Олег Чистов - Вернуться домой

Поглаживая рукой спинку старинного кресла, старик продолжил:

— Она любила сидеть в этом кресле с книгой в руках. Очень много читала. В семье есть старинная традиция — иметь портреты владельцев имения. За ее портрет брались несколько художников, но почувствовать и уловить ее суть смог только один.

Рисовал ее в этом кресле, когда она читала. Она здесь как живая.

Артур повернулся к противоположной стене, указывая рукой. Женский портрет выделялся из общего ряда предыдущих работ. В нем не было чопорности и внутреннего напряжения, обычно присущего многим парадным портретам. Молодая красивая женщина уютно, по-домашнему поджав под себя ножки, расположилась в большом кресле и читает. Буквально купается в потоке солнечного света, льющегося сквозь огромные окна. Легкий теплый ветерок слегка играет подолом ее платья, локонами каштановых волос, шелестит страницами. На лице — мягкая улыбка, обращенная к книге. Женщина просто читает.

Почти бесшумно подъехала коляска Анри, остановилась рядом. Он тихо и просто сказал:

— Это моя мама.

Старик глухо кхекнул, как бы прочищая горло:

— Ладно, вы тут без меня. Пойду на кухню. Надо накрывать на стол, а то хозяин скоро приедет.

Когда он ушел, парень продолжил:

— Меня потом, после Африки, еще около года мучили по госпиталям и клиникам. Раны плохо заживали, швы расходились. Отец забрал меня домой, возил по лучшим специалистам и клиникам. Мне сделали по новейшим технологиям протез, который я до сих пор просто ненавижу и надеваю только по необходимости. Раны заживали плохо и долго, но причину определили быстро. У меня наследственная болезнь моей мамы: плохая сворачиваемость крови. Ничего толком не помогало. Честно скажу, мне в то время не очень хотелось жить. Измучился сам и измучил отца с Артуром.

Анри замолчал, опустив голову на грудь. Молчал и я. Понимал, что парню надо выговориться, именно мне он может сказать то, что не скажет никому другому. Он продолжил:

— Мои мужики старались не оставлять меня одного дома, видно, боялись, что я сотворю что-либо с собой. И они были правы… Но в то утро я почему-то оказался в доме один. Вот как сейчас, остановился перед портретом матери. Стал разговаривать с ней, жаловаться, как мне плохо и больно. Можешь себе представить, мне показалось вдруг, что она смотрит не в книгу, а на меня. Смотрит укоризненно и строго. Мать пошла на все, лишь бы дать мне жизнь, а я, слюнтяй, плачусь перед ней, как мне плохо! Господи, как же мне стало стыдно!

Поднял голову, посмотрел на меня.

— Я понимаю тебя, тебе трудно поверить, ты знал другого Анри. Тот, другой — шалопай — не верил ни в Бога, ни в черта. Легко, налево и направо лил чужую кровушку, засыпая потом спокойно. Получал за это дурные деньги и вечно транжирил их по грязным борделям. Короче, искал и находил приключения на свой зад. Но потом его «клюнул туда жареный петух» — это тоже логично и справедливо. Я стал другим, поверь мне!

Похоже, парень выговорился, надо менять тему. Похлопал и потрепал его по плечу:

— Все, хватит об этом! Верю, верю я тебе! Тем более что «жареный петух» — это действительно серьезный повод.

Засмеялись вместе. Меняя тему, спросил его:

— Кем доводится тебе Артур? Родственник или просто типа дворецкий?

— Да ну, что ты! Не то и не другое. Скорее, он давно уже как член семьи. В детстве отец любил повторять мне, когда я не ладил с Артуром: «Засранец! Когда ты появился на свет, у Артура уже была седая борода, будь добр уважать седину, иначе я тебя выпорю!» И был абсолютно неправ, что мало меня порол. Может быть, еще раньше прибавил бы мне ума.

Как рассказывал отец, Артур младше моего деда на пять лет. Работал у нас на винограднике и был очень хорошим работником. В конце тридцатых годов женился, и дед отдал ему под жилье небольшой флигелек в нашем дворе. Его жена помогала моей бабушке по дому, а Артур уже был как бы бригадиром рабочих на виноградниках. Перед самой войной у них родился сын. Потом пришли немцы, началась оккупация.

Анри посмотрел на меня, спросил:

— Ты когда въезжал в нашу деревню, видел, с каким уклоном наша единственная улица?

Я кивнул. Парень продолжил:

— Вот на этой улице на глазах всей деревни его жену вместе с детской коляской и смял немецкий грузовик. Пьяный шофер за рулем и гогочущая толпа немцев в кузове. Машина неслась под горку, виляя из стороны в сторону. Шофер как бы охотился за женщиной и детской коляской. Шансов выжить у нее не было. В последний момент она заслонила собой коляску.