Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

– Химическая терапия?! – Крик вырвался из его плоти и пронесся по безлюдным раздевалкам и казармам, затхлым курортным гостиницам и призрачным, кашляющим коридорам туберкулезных санаториев, брюзжащим, отхаркивающимся, насквозь пропахшим помоями ночлежкам и приютам для престарелых, большим пыльным таможенным ангарам и складам, мимо разрушенных портиков и замызганных арабесок, железных писсуаров, ставших тонкими, как бумага, от мочи миллионов педиков, мимо заброшенных, заросших сорняками сортиров с их застарелым запахом дерьма, вновь превращающегося в почву, мимо вертикального деревянного фаллоса на могиле вымирающих народов, жалких, как листва на ветру, через широкую бурую реку, где плавают целые деревья с зелеными змеями в ветвях, а печальноглазые лемуры настороженно следят за берегом, пытаясь окинуть взглядом необозримую равнину (с хриплым звуком рассекают сухой воздух крылья грифов). Дорога усыпана рваными презервативами, пустыми капсулами из-под героина, тюбиками из-под выдавленной смазки, высохшими, как костяная мука в лучах летнего солнца.

– Моя мебель! – Лицо команданте вспыхнуло, как металл в фотовспышке назойливости. Его глаза погасли. В комнате запахло озоном. «Невеста» глухо заурчала перед своими свечами и алтарями в углу.

– Все это «Трак»… все современное, превосходное. – Он кивает, как идиот, и распускает слюни. Желтый кот тянет Карла за штанину и убегает на бетонный балкон. По небу плывут облака.

– Я мог бы забрать свой вклад. Основать где-нибудь небольшую фирму. – Он кивает и улыбается, как механическая игрушка.

– Хоселито!!! – Мальчишки поднимают головы во время уличных игр с мячом, на аренах для боя быков и на велосипедных гонках, а имя со свистом проносится мимо и постепенно замирает вдали.

– Хоселито!.. Пако!.. Пепе!.. Энрике!.. – Теплый вечер оглашается жалобными криками мальчишек. Реклама с надписью «Трак» начинает шевелиться, как ночной зверь, и вспыхивает голубым пламенем.

– Мы ведь дружки, да?

Чистильщик обуви нацепил зазывную улыбку и заглянул в холодные, безжизненные подводные глаза Матроса, глаза без тени сердечного тепла, вожделения или ненависти, да и любого чувства из тех, что мальчишка когда-либо испытывал сам или замечал в других, одновременно спокойные и настороженные, отрешенные и хищные.

Матрос наклонился вперед и приложил палец к руке мальчишки с внутренней стороны, у локтя. Он заговорил своим безжизненным джанковым шепотом:

– С такими венами, малыш, я бы горя не знал!

Он рассмеялся: этот невеселый сдавленный смех, казалось, выполнял некую непонятную ориентационную функцию, подобно писку летучей мыши. Матрос издал три смешка. Потом перестал смеяться и замер, прислушавшись к самому себе. Он уловил безмолвную частоту колебаний джанка. Его скуластое лицо разгладилось, как желтый воск. Он подождал полсигареты. Матрос умел ждать. Но глаза его горели чудовищной, невыносимой жаждой. Медленно, стараясь ничем не выдать крайнего нетерпения, он слегка повернул голову и засек только что вошедшего человека. «Толстяк» Терминал сидел, окидывая кафе взглядом пустых перископических глаз. Когда его взгляд миновал Матроса, он едва заметно кивнул. Подобный жест можно было ощутить только нервами, оголенными во время джанковой болезни.

Матрос дал мальчишке монету. Своей плывущей походкой он подошел к столику Толстяка и сел. Они долго сидели молча. Кафе было вмуровано в боковую стену каменного пандуса на дне глубокого белого каньона каменной кладки. Туда толпами валили немые как рыбы жители Города с лицами, отмеченными печатью мерзких пристрастий и низменных страстей. Освещенное кафе было опущенным в черную пучину водолазным колоколом с оборванным тросом.

Матрос полировал ногти лацканами своего шерстяного клетчатого пиджака. Он насвистывал какой-то мотивчик сквозь блестящие желтые зубы.

Когда он шевелился, его одежда источала миазмы плесени, затхлый запах опустевших раздевалок. С фосфоресцирующей напряженностью во взгляде он изучал свои ногти.

– Хорошие новости, Толстяк. Могу раздобыть двадцать. Само собой, нужен аванс.

– На кой мне рисковать?

– Не в кармане же у меня эти двадцать яиц. Поверь, тут все прозрачно, как студень. Ну что тебе стоит! – Матрос смотрел на свои ногти, словно изучая навигационную карту. – Ты же знаешь, я никогда не подвожу.

– Давай тридцать. И десятичная трубка авансом. Завтра в это же время.