Сидони-Габриель Колетт: Ранние всходы

Дующий с материка ветер приносил запах скошенной травы, хлева, притоптанной мяты; царящая с утра безукоризненная голубизна по линии горизонта мало-помалу вытеснялась пыльной розоватостью. Филипп мог бы сказать себе: «В жизни немного выдается таких часов, когда удовлетворенное тело, насытившийся взгляд и легкое, звенящее, почти ничем не занятое сердце получают одновременно все, чем они могут полниться, и я буду помнить об этом миге», однако достаточно было надтреснутого колокольчика и блеянья козы, от которого колокольчик раскачивался у нее на шее, чтобы уголки губ Фила дрогнули в тревоге и радость омыла слезами его глаза. Он не повернул головы в сторону скал, где блуждала его подружка, имя ее не сорвалось у него с губ от прилива чистых чувств: шестнадцатилетний подросток, вероятно, не догадывался, что можно позвать, чтобы разделить с ним нежданное блаженство, другого подростка, быть может, обремененного тем же…

— Эй, малыш!

Голос, окликнувший его, был молодой, властный. Филипп обернулся, но не встал навстречу молодой даме, одетой во все белое, — она стояла в десяти шагах от него, воткнув в песок, покрытый водорослями, свою трость и погрузив в него высокие белые каблуки.

— Скажи-ка, малыш, здесь, по этой дороге, можно проехать на машине?

Филипп из вежливости поднялся, подошел к ней и вдруг покраснел, почувствовав на себе взгляд дамы, скользнувший по его голому торсу, овеваемому свежим ветром; она улыбнулась и переменила тон:

— Простите, месье… мне кажется, мой шофер сбился с пути. А я предупреждала его… Ведь эта дорога оканчивается тропинкой, сбегающей к морю?

— Да, мадам. Это дорога водорослей.

— Водоросль? А далеко отсюда эта Водоросль?

Фил не смог удержаться от смеха, и дама в белом из вежливости улыбнулась:

— Я сказала что-то смешное? Берегитесь, я начну говорить вам «ты»: когда вы смеетесь, вам можно дать не больше двенадцати.

Однако она смотрела ему в глаза, как смотрят на взрослого мужчину.

— Мадам, я сказал: водорослей, а не Водоросль, дорога водорослей.

— Прекрасное объяснение, — одобрительно проговорила дама в белом, — я вам премного обязана.

Она смеялась по-мужски, снисходительным смехом, в котором читалось то же, что и в ее спокойном взгляде, и Филипп вдруг ощутил себя уставшим, слабым и уязвимым, его сковало чувство какой-то женской расслабленности, часто нападающей на юношу в присутствии взрослой женщины.

— Надеюсь, вы хорошо поохотились, месье?

— Нет, мадам, не очень… То есть… У Венка больше креветок, чем у меня.

— А кто такая Венка? Ваша сестра?

— Нет, мадам, приятельница.

— Венка — иностранное имя?

— Нет… То есть… Это означает Барвинок.

— А она вашего возраста?

— Ей пятнадцать, а мне шестнадцать.

— Шестнадцать… — повторила дама в белом.

Она не объяснила, что хотела этим сказать, но спустя минуту добавила:

— У вас песок на щеке.

Он стал яростно тереть щеку, чуть ли не сдирая кожу, потом рука его снова упала.

«Я не чувствую больше своих рук, — подумал он. — Мне сейчас сделается дурно…»

Дама в белом отвела от Филиппа взгляд своих спокойных глаз и улыбнулась.

— А вот и Венка, — сказала она, указывая на дорогу, — на повороте показалась Венка, она тащила за собой сеть в деревянном ободке и куртку Филиппа. — Что ж, до свидания, месье?

— Фил, — машинально ответил он.

Она не подала ему руки, а лишь кивнула два или три раза, как женщина, отвечающая на какую-то свою сокровенную мысль словами да, да». Она еще находилась в поле зрения, когда прибежала Венка.

— Фил? Что это за дама?

Движением плеч и всем своим видом он показал, что не знает.

— Как, ты ее не знаешь? Почему же тогда ты разговаривал с ней?

Филипп смерил свою подружку взглядом, в котором вновь сквозило лукавство и озорство. Он с радостью думал об их возрасте, их дружбе, уже поколебленной, о своем собственном деспотизме и горячей преданности Венка. Она была вся мокрая, из-под платья выглядывали разбитые в кровь коленки, как у святого Себастьяна, и, несмотря на израненную кожу, они были великолепны; руки, как у помощника садовника или у юнги; шею ее охватывал зеленый платок, от блузки пахло сырыми раковинами. Цвет ее старого ворсистого берета не контрастировал с голубизной глаз, и, если б не ее беспокойный, ревнивый, красноречивый взгляд, она походила, бы на ученика коллежа, одевшегося для шарады. Фил расхохотался, а Венка топнула ногой и бросила ему в лицо куртку.