Клайв Стейплз Льюис - Письма Баламута. Расторжение брака

– Мне и тут не все ясно, – сказал я. – Что именно выбирают те, кто не остался? Честно говоря, я других пока не видел.

– Мильтон был прав, – сказал мой учитель. – Всякая погибшая душа предпочтет власть в аду служению в раю. Она что-нибудь да хочет сохранить ценою гибели, что-нибудь да ценит больше радости, то есть больше правды. Вспомни – испорченный ребенок скорее останется без обеда, чем попросит прощения. У детей это зовется капризами, у взрослых этому есть сотни имен – гнев Ахилла, горечь Кориолана, достоинство, уважение к себе.

– Значит, никто не погиб из-за низких грехов? Скажем, из-за похоти?

– Нет, бывает… Человек чувственный гонится поначалу за ничтожным и все же реальным наслаждением. Его грех – самый простительный. Но время идет, наслаждается он все меньше, стремится к этому все больше. Он знает, что надеяться не на что, и все-таки жертвует покоем и радостью, чтобы кормить ненасытную похоть. Понимаешь, он вцепился в нее мертвой хваткой.

Учитель помолчал немного, потом опять заговорил.

– Ты увидишь, они выбирают по-всякому. На земле и представить себе нельзя, что тут встречается. Был у нас недавно один ученый человек. Там, в земной жизни, его интересовала только жизнь загробная. Поначалу он размышлял, потом подался к спиритам. Он бегал на эти сеансы, читал лекции, издавал журнал. И ездил – выспрашивал тибетских лам, проходил какие-то посвящения в глубинах Африки. Он все искал доказательства, он ими насытиться не мог. Если кто думал о другом, он бесился. Наконец он умер и пришел сюда. Думаешь, он успокоился? Ничуть. Здесь все просто жили загробной жизнью, никто ею не занимался. Доказывать было нечего. Он остался не у дел. Конечно, признай он, что спутал средство с целью, посмейся он над самим собой – все бы уладилось. Но он не хотел. Он ушел в тот город.

– Как странно!.. – сказал я.

– Ты думаешь? – И учитель зорко посмотрел на меня. – А ведь это есть и в тебе. Немало на свете людей, которым так важно доказать бытие Божие, что они забывают о Боге. Словно Богу только и дела что быть! Многие так усердно насаждали христианство, что и не вспомнили о словах Христа. Да что там, так бывает и в мелочах. Ты видел книголюбов, которым некогда читать, и филантропов, которым не до бедных. Это – самая незаметная из всех ловушек.

Мне захотелось поговорить о чем-нибудь другом, и я спросил, почему здешние люди, если они такие добрые, не пойдут в тот город спасти призраков. Почему они просто выходят навстречу? Казалось бы, от них можно ожидать более деятельной любви.

– Ты и это потом поймешь, – отвечал он. – Пока что скажу, что они и так прошли навстречу призракам гораздо больше, чем ты думаешь. Мы прерываем странствие и возвращаемся ради одной надежды на их спасение. Конечно, это нам в радость, но дальше идти бесполезно. Здоровый человек не спасет безумца, если сойдет с ума.

– А как же те, кто в автобус не влез?

– Каждый, кто хочет, влезает. Не бойся. Есть только два вида людей – те, кто говорит Богу: «Да будет воля Твоя», и те, кому Бог говорит: «Да будет твоя воля». Все, кто в аду, сами его выбрали. Ни одна душа, упорно и честно жаждущая радости, туда не попадет. Алчущие насытятся. Стучите, и отворят вам.

Тут беседу нашу прервал тонкий голос, говоривший с неописуемой скоростью. Мы оглянулись и увидели двух женщин, призрачную и светоносную. Говорила призрачная, а ее спутница никак не могла вставить слово.

– Ах, душенька, я просто извелась, – тараторила Дама-Призрак, – сама не знаю, как я вырвалась. Мы собрались ехать к вам с Элинор, условились, я ей сто раз сказала: «На углу Большой Клоачной», я ведь ее знаю, никак не вдолбишь, а перед домом этой мерзавки… ну, Марджори Бенкс… я стоять не намерена… она со мной так обошлась… ужас… я дождаться не могла, когда тебе расскажу… ты-то поймешь, что я была права… я попыталась с ней вместе жить, мы туда вместе прибыли, все обговорили, она стряпает, я веду дом… казалось бы, тут уж можно отдохнуть… но с ней что-то случилось, она абсолютно, совершенно ни с кем не считается… в общем, я сказала: «Вы свое отжили, а мне сюда попадать рано…» Ах, ведь ты не знаешь, я забыла… меня убили, буквально зарезали… да, да… Он не хирург, а коновал… мне бы еще жить да жить… в этой чудовищной больнице меня заморили голодом… и никого там не дозовешься, а я…

Призрачная дама отошла так далеко, что больше я ничего не услышал, терпеливая спутница ушла вместе с ней.

– Что ты задумался, сынок? – спросил учитель.