Клайв Стейплз Льюис - Письма Баламута. Расторжение брака

– Если бы они вовремя вышли, они бы успели к автобусу?

– Как вам сказать… вообще-то да. Но они не хотят, эти все – Тамерлан, Чингисхан, Генрих VIII…

– Не хотят?

– Вот именно. Ближе всех Наполеон. У нас двое ходили его смотреть. Они, конечно, давно вышли, еще до меня, а вернулись при мне. Теперь мы знаем, где его дом. Маленькое такое пятнышко, а кругом пустота, ничего нет.

– Они там были?

– Вот именно. Дом у него большой, длинный, окон много, всюду свет. От меня, конечно, не разглядишь. Так, вроде головки булавочной…

– А его самого они видели?

– Вот именно. Заглянули в окно.

– Что же он делал?

– Ходил взад-вперед. Туда-сюда, туда-сюда, как маятник. Они целый час смотрели, а он все ходит и ходит. И приговаривает: «Это Ней виноват… Это Сульт виноват… Жозефина виновата… Россия виновата… Англия…» Маленький, жирненький, усталый какой-то, ходит и ходит.

– Значит, город так и будет расти? – спросил я.

– Вот именно, – отвечал толстоносый, – но можно принять меры.

– Какие же?

– Между нами говоря, этим я сейчас и занимаюсь. Что у нас плохо? Плохо то, что здесь нет потребностей. Все у нас доступно, правда – не первый сорт, зато делать ничего не надо, только представь себе – и готово. Другими словами, у нас нет экономической базы для совместной жизни. Если бы людям был нужен настоящий магазин, они бы около него и селились. Общество зиждется на нужде. Тут-то я и вмешаюсь. Я еду не ради здоровья. Честно говоря, вряд ли мне там понравится. Но если я привезу к нам вниз настоящие вещи, тут же возникнет спрос. Открою дельце, люди ко мне стянутся. Централизация! На них на всех двух улиц хватит. Мне – выгода, им – польза.

– Вы думаете, если им придется жить рядом, они будут меньше ссориться?

– Как вам сказать… поставим вопрос иначе. Их можно будет утихомирить. Заведем полицию. Вобьем в них порядок (тут он понизил голос). Все лучше… Безопасней…

– А какая опасность? – начал я, но он толкнул меня, и я понял, что надо спросить иначе.

– Простите, – начал снова я, – если им все так доступно, зачем им настоящие вещи?

– Ну как же! Им нужно, чтобы дом защищал от дождя.

– А эти не защищают?

– Конечно, нет. Куда им!

– Зачем же их строить?

Он нагнулся ко мне.

– Все ж безопасней как-то… – прошептал он, – вроде бы вернее… Теперь-то ничего, а вот потом… Сами понимаете…

– Что? – спросил я, невольно понижая голос.

– Скоро стемнеет, – еле внятно пробормотал он.

– Вы хотите сказать, – уточнил я, – что ночь действительно настанет?

Он кивнул.

– А при чем тут дома?

– Ну… Кому тогда приятно оказаться без крова…

– Почему?

Он что-то сказал так быстро и тихо, что я несколько раз попросил его повторить. Наконец он повторил довольно сердито – те, кто шепчет, часто сердятся, – а я спросил по забывчивости громко:

– Кто это «они»? Чего вы боитесь? Почему они выйдут, когда стемнеет? Чем защитит воображаемый дом?

– Эт-та что такое? – крикнул высокий пассажир. – Разболтались! Шепчутся, видите ли! Слухи распускают! Эй, Айки, заткнись! Кому говорю!

«Так его!», «Черт-те что!», «Управы на них нет!», «И кто их пустил!», «Так его!» – закричали пассажиры.

Толстый, чисто выбритый человек, сидевший перед нами, обернулся ко мне.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я поневоле услышал часть вашего разговора. И где только берутся эти темные предрассудки! Простите?.. Ну конечно, чистая выдумка! Нет ни малейших оснований полагать, что сумерки сменятся тьмой. В образованных кругах на это смотрят иначе. Странно, что вы не слышали… Теперь мы считаем, что этот слабый, мягкий свет сменится зарей. Понемногу, конечно, постепенно. А что до страсти к «настоящим вещам», о которой говорил наш друг, то это грубый материализм. Что с них взять? Отсталые люди, привязаны к земному… Для нас этот истинно духовный город (да, при всех его недостатках он духовен) – как бы детская, где творческий человек, освобожденный от уз материи, пробует крылья. Возвышенная мысль!

Пока шли эти разговоры, в автобусе становилось светлее. Грязно-серое пространство за окнами стало жемчужным, потом бледно-голубым, потом ярко-синим. Нигде не было ни пейзажей, ни солнца, ни звезд, только сияющая бездна. Я опустил стекло, вдохнул благоуханный и прохладный воздух, но тут мой культурный собеседник страшно заорал: «Какого черта!», навалился на меня и резко поднял стекло.

– Вы что?

Я огляделся. Автобус был залит ярким, жестким светом. Увидев лица моих спутников, я содрогнулся. Одни были иссохшие, другие распухшие, одни – по-идиотски злобные, другие совершенно пустые, но все какие-то линялые и перекошенные. Казалось, если свет станет ярче, они развалятся на куски. В автобусе было зеркало, и я вдруг увидел свое лицо.