Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

Потом словно каким-то невидимым, бесшумным взрывом нас разбросало на тысячи километров, зашвырнуло в какие-то конторы, за канцелярские столы, втиснуло в толпы чужих людей, мы оказались на улицах незнакомых городов и несколько лет озадаченно оглядывались, привыкая, меняясь, смиряясь.

И, как знать, кто из нас во что превратился за это время?

Входя в комнату, я, кажется, увидел — а почему бы мне и не увидеть? — как где-то на туманных Курилах остановился на секунду и оглянулся на нас с Еремеем самый длинный — Вовка Горецкий, как оторвался от теодолита и взглянул сквозь вибрирующий воздух Вовушка Подгорный, намечающий корпуса будущего завода под Карачи, взглянул улыбчиво и лукаво, я увидел, как, мерно покачиваясь под стук колес, неотрывно и печально смотрел на нас Дедуля, и Мельник на минуту забыл об экономике развитого социализма, и Иваныч оторвался от необъятной рукописи и мысленно вылез из самолета, который только что мысленно посадил в тяжелейших условиях Кольского полуострова, и Игореша, завалив очередного таежного великана, глянул угрюмо сквозь запорошенные снегом ветки, и Валик обернулся, так и не опустив поднятый над головой половник, и Жорка, выдающийся специалист по газовым выбросам, оторвался на мгновение от молодой жены, будто мы с Еремеем грубо окликнули его… И вся эта толпа была здесь, в этой комнате, все выжидающе смотрели на нас.

— Присаживайся, — сказал Еремей, показывая на кресло.

В центре стола красовалась золотистая бутылка коньяка, купленная Еремеем совсем недавно на углу, вокруг расположились тарелочки с закуской, доступной далеко не всем и каждому, во всяком случае, куплена она была явно не в гастрономе на углу. А дальше, за пределами стола, простиралась комната. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять — мне нужно примерно три года, чтобы заработать на такое убранство. Да, примерно три года с условием, что я откажусь от еды, питья, буду донашивать старую одежку и ездить в общественном транспорте исключительно «зайцем».

— Как вам у нас нравится? — спросила Людмила почти простодушно.

— Потрясающе! — искренне ответил я. — Вам нельзя приглашать неподготовленного человека. Не у каждого психика выдержит подобное.

— За старые добрые времена! — тонко улыбнулся Еремей. Он щедро наполнил довольно объемистые рюмки.

— Не возражаю. Но неужели они были?

— То, что вы у нас, как раз и доказывает — такие времена действительно были, — с улыбкой заметила Людмила и первая выпила. И сразу повеселела, раскраснелась, стала еще красивее, хотя казалось бы — куда больше?

Отставив пустую рюмку, Еремей откинулся в кресле. К еде он почти не притрагивался, и через несколько минут на его щеках вместо морозного румянца проступил румянец от коньяка. Еремей чуть размяк, улыбка его слегка поплыла, смазалась, лицо потеряло жесткость, словно пополнело, да и сам Еремей теперь казался отяжелевшим.

— Вот так и живем, — проговорил он. — Живем, хлеб жуем… Послушай, а чем ты занимаешься, на какие шиши живешь?

— Шиши, они и есть шиши.

— Это верно! — охотно рассмеялся Еремей. — Это верно, — повторил он и положил руку жене на колено. Красивое, между прочим, колено. Потому и положил. Потому оно и открытым оказалось, если уж откровенно. — Старик, — сказал Еремей, — как ты объяснишь, что никто из вас так и не выбился в люди? — Он спросил это легко, беззаботно, простодушно, как бы продолжая разговор. Но по его напряженному взгляду, дрогнувшей руке с бутылкой можно было понять: вот оно — главное.

— Так никто ничего не добился? — удивленно спросила Людмила.

— А ведь способные были ребята, — проговорил Еремей раздумчиво, как бы перебирая мысленно фотографии ребят. Он взял вилку, долго кружил ею над столом, наконец вилка ринулась вниз, ухватила какую-то дичь и понесла ко рту Еремея. — Сколько запалов, планов… Неужели за этим ничего не было, кроме задора молодости, а, Коля?

— Выходит, сошли ребята с дистанции? — спросила Людмила, но уж как-то очень кстати она опять подхватила слова мужа.

— Сошли, старуха, — горько сказал Еремей. — Сошли. Кое-кто еще держится, цепляется, бодрится…

— Но Коля вот не сошел! — подмигнула мне Людмила.

— И Коля сошел, — обронил Еремей негромко, будто про себя.

— Не надо, Еремей, — сказал я. — Не надо.

— Почему? — живо спросил он. — Ты обиделся? — Он улыбнулся широко, неуязвимо. Удар нанесен, теперь он может облегченно вздохнуть и смахнуть пот со лба.

— При чем тут обида?.. Скажи, чем ты займешься, когда я уйду?