Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

— А бывают ли они веселые? Похоже, настали времена, когда победы и поражения друг от дружки почти не отличаются. И беды не печалят, и радость не радует. Наливай, чего ждешь… Не тяни.

Ну вот скажи, уважаемый читатель… К примеру, заболел ты, лежишь в больнице, в шестиместной палате, неделю лежишь, вторую, третью… Рядом с тобой постанывают-попукивают еще пятеро таких же бедолаг… А окно во всю стену, а за окном весна начинается, от голубого ветра прогибаются стекла, а твой лечащий врач, красавица Оксана, стройна, как кипарис на пицундском побережье, на котором ты не был уже лет двадцать… Так вот, юная Оксана смотрит на тебя из своей весны и спрашивает у тебя, что у тебя, Витя, болит… А ничего у тебя, Витя, в этот момент не болит, более того, ты уверен, что никогда у тебя ничего не заболит…

Естественно, если об этом будет спрашивать Оксана.

Так вот, скажи мне, дорогой читатель… Когда лежишь ты под капельницей и безутешно смотришь в белый потолок, часто ли тебя навещают главные редакторы литературных изданий? Не надо отвечать, ответ я знаю. А меня вот навещают. Да, как ни трудно в это поверить. Открывается однажды дверь, входит Володя в голубых бахилах, острым взглядом безошибочно находит мою кровать, меня узнает, осторожно, чтобы не опрокинуть капельницу, присаживается на одеяло, выкладывает гостинцы и спрашивает:

— Живой?

— Местами, — отвечаю. — Видишь ли, анализы показали…

— Не надо, — остановил меня Володя. — Я только что познакомился с твоим лечащим врачом, Оксана ее зовут, она все про тебя рассказала. Оказывается, стихи пишет, очень даже неплохие стихи, будем печатать.

— Да? — ревниво удивился я.

— Поэтому твое здоровье меня не очень тревожит… Ты лучше вот что скажи… Как бомжара поживает?

— Кланяется, приветы передает…

— Жив, значит… Это хорошо. Оксана сказала, что выписывает тебя в пятницу. В среду жду с бомжарой, — Володя поднялся. — Мне надо еще к Оксане зайти… Скажу, чтоб заботилась о тебе.

— Спасибо, Володя… Ты очень добрый человек.

От рукопожатия главного редактора дохнуло свежими весенними ветрами, улыбка его тоже была слегка весенней, и на рубашке верхняя пуговица продуманно, по-весеннему расстегнута… Весна, блин!

— Ну что ж, — бормотал я, пока сестричка выдергивала из моей вены иглу и заклеивала дыру во мне каким-то пластырем, — было бы сказано, было бы велено… Среда так среда… Тоже не самый худший день… Авось.

Блуждая в вязком, сумрачном сне, капитан Зайцев долго не мог понять, что происходит, — какой-то грохот, визг, дребезжание… И пока маялся, задыхался и пытался во сне спасти непутевую свою жизнь, рука его тем временем безошибочно нащупала в темноте телефонную трубку.

— Да, — сказал Зайцев еще во сне. — Слушаю, — произнес он, уже проснувшись, наяву, можно сказать.

— Записывай, капитан… Или запоминай… — прозвучал насмешливый голос — в пять утра все голоса кажутся насмешливыми. — Улица Петровская… Дом семь. Второй подъезд. Мы уже здесь, подъезжай.

— Квартира? — напомнил Зайцев.

— Обойдешься, — на этот раз насмешливый голос еще и хихикнул. — Не понадобится тебе квартира.

— А машина…

— Стоит у твоего подъезда.

Так начиналось это утро, так начиналась неделя, полная нервотрепки, допросов, полная разочарований и счастливых находок. Все было на этой неделе, как обычно и случается в нашей жизни, суматошной и бестолковой. А бывает ли другая жизнь? Ох, сомневаюсь… Если и бывает, то это уже не жизнь, это уже что-то другое, может быть, более высокое и достойное, а скорее всего, нечто еще суматошнее и бестолковее.

Приехал Зайцев на место преступления, приехал. Не дожидаясь полной остановки «газика», выпрыгнул на дорожку, бросил за собой жидковатую дверцу и, не застегивая плаща, решительными шагами направился к подъезду — дверь была распахнута и подперта двумя кирпичами, чтоб не срабатывал без надобности кодовый замок. За этой дверью была еще одна — тоже с кодовым замком и тоже подпертая кирпичами.

Едва Зайцев вошел в подъезд, на него дохнуло резким запахом гари.

— Пожар? — спросил он у подошедшего оперативника.

— Хуже… Труп. Еще тепленький. Только это… Не потому что свеженький, а потому что горел.

— Как горел? — не понял Зайцев.

— Синим пламенем.

— Почему синим?

— Да ладно, капитан… — оперативник устало махнул рукой. — Может, и не синим, а зеленым… Но горел хорошо. Поднимись, посмотри… Он на площадке второго этажа.