Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

Так вот — предложили мне добрые люди составить сборник. О, сколько было волнений, сколько маеты с поиском названия, с порядком расположения рассказов, с их бесконечной правкой и перепечаткой! Наконец настал день и редактор сказал:

— Все прекрасно. Сомнительные места я убрал, заносы твои подчистил. — С каждым его словом во мне что-то угасало. — Потом эта отсебятина… Не надо. Все у тебя терзаются, места себе, понимаешь, не найдут… Я кое-где концы поменял, но не переживай, стало лучше. Профессиональнее! Знаешь, сколько я книг выпускаю? Каждый год по десятку. Некоторых правлю — страницы черные. И довольны. Благодарят, на бутылку зовут. А с тобой у меня легкая жизнь. Там абзац убрал, там конец отсек… Кабы все так писали! Далеко пойдешь! — Я вслушивался в его слова, то взлетая к облакам, то снова проваливаясь в какие-то ямы, и никак не мог нащупать почву под ногами, чтобы хоть словечко вставить. — Но это все чепуха, дело в другом. — И тут я первый раз обмер. Потом я обмирал частенько, так что и замечать перестал, поскольку это состояние стало привычным. — В твой сборник просится небольшая повестушка. Листа на три-четыре. Помолчи, не перебивай. Во-первых, объем возрастет. У тебя будет пятнадцать листов. Об этом даже классики мечтают. Но главное — повесть должна быть железной. Понимаешь?

— Как-то… того… не очень.

— Повесть должна, как бульдозер, протащить твои рассказы сквозь контрольную читку, главного редактора, цензуру… Опиши строительство горно-обогатительного комбината, молодые ребята, вчерашние школьники, светлая любовь, чистая, как… родник. Какие-то трудности, преодоления, поиски своего места в жизни, а? Хорошая такая, крепкая повесть! А? Мы ее присобачим к рассказам и дадим сборник в пятнадцать печатных листов, а?

Во дурак-то! Господи, во дурак! Я ведь написал эту повесть. Сел и написал. Четыре печатных листа. Горно-обогатительный комбинат, чистая любовь и прочая чушь. Может быть, повесть и ничего получилась, не знаю. С тех пор ее не читал. Поставил в конце точку, отнес в издательство и уехал на Сахалин. Мне казалось, что на берегу Тихого океана, на Курильских островах, среди снежных заносов и туманных сопок все иначе. Туда мне и книжку прислали. Дрожащими руками я разрывал пакет на главпочте Южно-Сахалинска. Помню желтую оберточную бумагу, ломкий сургуч, мохнатый шпагат и фиолетовый штамп лучезарного издательства. Я чувствовал, как там, в пакете, бьется живое тело моей книжки. И вот содран с пакета последний лист скрежещущей, грохочущей бумаги… О, ужас! Книга толстенькая, пятнадцатилистовая книга в моих руках рассыпается на шесть брошюрок, по четыре листа в каждой. Да, все так и было — в книгу вошла только та, о горно-обогатительном комбинате, повесть, которую уговорил меня написать редактор.

До сих пор вижу себя на сахалинской главпочте — сидит в углу на деревянной скамейке тип в сером берете и нейлоновом плаще, у его ног ворох бумаги и шпагата, а в руках несколько тонюсеньких книжечек с неплохим, между прочим, названием «Слепой дождь». А вот о самой повести ничего сказать не могу, не читал. Может быть, она и не столь плоха…

В пятницу вечером позвонил редактор и, не здороваясь, чтобы не терять времени на такие пустяки, спросил:

— Ну, как предисловие? Готово?

И я, приученный показывать полнейшую свою надежность, чтобы никому и в голову не пришло, что мне тоже знакома маета, что строчки частенько попросту не идут, а странички так и желтеют, заправленные в машинку, ответил:

— Да, все в порядке. За воскресенье перепечатаю начисто и в понедельник буду.

— Жду! — И он положил трубку.

И даже в коротких гудках, которые я еще слышал некоторое время, звучало подстегивающее «жду, жду, жду…» Это вовсе не значило, что он и в самом деле ждет мое предисловие, чтобы насладиться нетленными строчками. Смысл был в другом — давай, старик, не тяни, а то, сам понимаешь, куда проще отсечь у твоей повести двенадцать страниц, нежели брать на себя труд проталкивать двенадцать новых, да еще неизвестно, что ты там наворочаешь… Поэтому я должен был написать предисловие, которое ни у кого не вызвало бы ни малейшего сомнения. То есть передо мной опять стояла задача создать нечто железобетонное, но уже о самом себе.

О чем бы ты сам хотел прочитать в предисловии, дорогой читатель? Что тревожит душу твою, заставляет вздыхать непроизвольно, когда для этого, казалось бы, нет никаких причин? Чем так увлекли тебя замусоленные листочки, от которых ты не можешь оторваться в автобусной давке, в суете метро, в подземных переходах? Твои очки запотели или покрылись изморозью, тебя толкают, кто нечаянно, а кто и нарочно… А вот ты легко и бездумно проходишь мимо прилавков, заваленных книгами, и ничто не вздрогнет в тебе, не заставит оглянуться на вопли обложек, на укоризненные глаза авторов с лакированных портретов…