Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

Витя долго молчал, глядя в пустой и холодный экран телевизора с таким напряжением, будто там происходили какие-то важные события.

— Но ведь это нехорошо. — Похоже, Витя впервые за весь вечер растерялся. — С ее стороны…

— С ее стороны это самое настоящее хамство! — отрезала Нина. Многолетняя работа в торговле выработала у нее скорость и четкость мышления. Она не задумывалась, как Витя, над тем, какое слово произнести, как назвать того или иного человека, как оценить его поступки. — И однажды я ее поперла. О! — Она обхватила лицо жесткими ладонями и горестно покачалась из стороны в сторону. — До сих пор удивляюсь, как мне двести шестую не припаяли за злостное хулиганство, до сих пор понять не могу… Приходит эта попрошайка, увидела у меня на витрине коробку конфет, не успела я убрать, не успела, всегда убирала перед ее приходом, а тут оплошала…

— Увидела она коробку конфет, — напомнил Витя.

— Ну что — увидела и в сумку тут же ее сунула. К этому я привыкла, стерпела. Пообедала наша побирушка. Ладно. А жрать здорова, ох здорова! Иной мужик столько не умнет. Опять же кой-чего ей на тарелку не положишь, все отборное… Ну ладно, увидела у меня в буфете чешское пиво. Попросила. Пока я бутылку давала, вторую она сама ухватила. И что-то еще ей на моей витрине приглянулось, уж не помню что… И знаешь, Витя, как пелена глаза затянула. Со мной такое было при первых родах — вроде в своем уме, а ничего не понимаю, ничего не вижу. Но сейчас еще хуже — чувствую, злость во мне клокочет, выхода ищет и никак мне с этой злостью не справиться. У тебя бывает такое?

— Когда как, — уклонился Витя от ответа.

— И так странно — вроде я даже рада, что собой не владею, вроде мне легче от этого. Как если бы ответственность на кого-то другого переложила, а сама делаю что хочу — такое чувство накатило.

— Да, кажется, я могу себе представить, что было дальше. — Витя снял очки и начал тщательно протирать их накидкой для кресла.

— Не можешь! — хрипловато рассмеялась Нина. — Не можешь, — повторила она без улыбки. — Она то попросит, я протягиваю, она на это глаз положит, я протягиваю… Потом спрашиваю, не хотите ли томатного сока? Говорит, не возражаю. Я беру банку, наполняю стакан, хорошо наполняю, без недолива, и с разгону в харю ее ухоженную да разрисованную.

— Ты очень плохо воспитана, — сказал Витя. — Я всегда тебе это говорил, но сейчас убедился еще раз.

— Ты не знаешь, как я воспитана. Я вырвала у нее из рук сумку и… по чем попало. Она в крик, ко мне бегут, но подойти боятся! Дама в двери, я за ней, она чешет по улице, а я на ходу все колочу ее по спине сумкой… Вернулась в столовую и ревела до закрытия.

— А после закрытия?

— Пошла домой, — вздохнула Нина. — С улыбкой на устах. Ты даже ничего и не заметил. Все время ждала, каждого покупателя как родного встречала, чуть ли не до дверей провожала. Ну, не думала я, никак не думала, что Васька-шалопут пойдет на это. Сколько раз, подлец, приходил рублевки клянчить, сколько раз ему, дураку беззубому, пива давала опохмелиться, чекушками баловала… И продал. Его тоже могли зажать, есть за что, но предупреди! Ладно бы просто уволили! Стерпела бы! Не впервой, у меня душа закаленная. Так ведь еще и осрамили перед всем народом. Товарищеский суд устроили, стыдили кому не лень, воровкой обозвали…

— Воровкой? — Витя побледнел.

— Эта попрошайка из управления и обозвала, Панасьева ее фамилия. Тоже пришла на суд. Ох и расходилась она, ох и раскочегарилась… Но о том случае, когда я ее полквартала по улице гнала, — ни слова. Как ничего и не было.

— А кто уволил?

— Начальник треста не побрезговал приказ подписать. Уж как он, бедный, плясал перед ней, как распинался, чтоб отметила она его гнев праведный. По статье уволил, не дал по собственному желанию уйти. Панасьева и предложила — дескать, хищение, дескать, злоупотребление… Матафонов и подхватил.

— Матафонов? Это который в нашем доме живет?

— В соседнем подъезде, — проговорила Нина упавшим голосом, словно это и было самым печальным во всех ее злоключениях.

— А теперь, Нина, у меня к тебе последний вопрос, — произнес Витя отчужденно, даже с холодком. — Скажи мне честно и откровенно, не скрывая, не тая… Все, что ты рассказала, — чистая правда?

— Да ты что?

— Отвечай на вопрос!

— Ни словечка не прибавила! Чтоб мне сгинуть на этом месте!

— Это хорошо, — одобрил Витя. — Тогда все проще.

— Что проще? — с опаской спросила Нина, поскольку за последние двадцать лет она изучила своего мужа и знала, что, если у того за стеклами очков хоть на секунду полыхнет голубоватое пламя, быть беде. Жизнь их начинала идти по другим законам, и никто не мог сказать, какие события случатся через час.