Стендаль - О любви

Без всякого сомнения, через несколько лет взаимное обучение будет применяться ко всему, что только преподают в школах; но при нынешнем положении вещей я хотел бы, чтобы молодые девушки изучали латынь, как и мальчики; латынь хороша тем, что она приучает скучать; кроме латыни – историю, математику, знакомство с растениями, употребляемыми в пищу или целебными, затем логику, гуманитарные науки и т. д. Обучение танцам, музыке и рисованию следует начинать с пяти лет.

В шестнадцать лет девушка должна думать о том, как она будет жить замужем, и мать обязана сообщить ей правильные понятия о любви [204], о браке и о недостаточной честности мужчин.

Верность женщин в браке без любви – вещь, вероятно, противоестественная [205].

Этой противоестественной вещи пробовали добиться с помощью страха ада и религиозных чувств; пример Испании и Италии показывает, как мало это имело успеха.

Во Франции хотели достигнуть того же с помощью общественного мнения: это была единственная плотина, способная оказать сопротивление; но ее плохо построили. Нелепо говорить молодой девушке: «Вы будете хранить верность избранному вами супругу» – и затем силой выдавать ее замуж за скучного старика [206].

Но молодые девушки охотно выходят замуж. Это объясняется тем, что благодаря принудительной системе современного воспитания рабство, которому они подвержены в доме своей матери, нестерпимо скучно; кроме того, им не хватает просвещенности, и, наконец, это – требование природы. Есть только один способ добиться большей верности от женщины в браке – предоставить свободу молодым девушкам и право на развод людям женатым.

Женщина всегда теряет в первом браке самые прекрасные дни своей молодости, а в случае развода дает глупцам право злословить на ее счет.

Молодым женщинам, у которых много любовников, развод не нужен. Женщины известного возраста, в свое время имевшие много любовников, стараются исправить свою репутацию, и во Франции это им всегда удается, выказывая крайнюю суровость к заблуждениям, ими самими уже покинутым. Таким образом, требовать развода будет какая-нибудь несчастная добродетельная молодая женщина, влюбленная без ума, а позорить ее будут женщины, знавшие полсотни мужчин.

Я лично удостаиваю имени добродетели лишь обыкновение совершать тягостные и полезные для других поступки.

Симеон Столпник, двадцать два года простоявший на своем столбе и занимавшийся самобичеванием, отнюдь не добродетелен в моих глазах, и это, конечно, придает легкомысленный тон моему сочинению.

Равным образом я нисколько не уважаю картезианского монаха, который ничего не ест, кроме рыбы, и разрешает себе говорить только по четвергам. Признаюсь, мне милее генерал Карно, который уже в преклонном возрасте предпочел нести тяготы изгнания в маленьком северном городке, чтобы не совершить низости.

У меня есть некоторая надежда, что это в высшей степени вульгарное заявление заставит читателя опустить остальную часть настоящей главы.

Сегодня утром, в праздничный день в Пезарро (7 мая 1819), будучи вынужден пойти к мессе, я велел подать себе требник и нашел в нем следующие слова: Joanna, Alphonsi quinti Lusitaniae regis filia, tanta divini amoris flamma praeventa fuit ut ab ipsa pueritia rerum caducarum pertaesa, solo coelestis patriae desiderio flagraret [207].

Трогательная добродетель, которую в таких красивых выражениях проповедует «Дух христианства», сводится, стало быть, только к тому, чтобы не есть трюфелей из боязни расстроить желудок. Это очень благоразумный расчет, когда веришь в существование ада, но исполненный узколичного и весьма прозаического интереса. Философская добродетель, так хорошо объясняющая возвращение Регула в Карфаген и породившая сходные черты в нашей Революции [208], свидетельствует, наоборот, о благородстве души.

Единственно для того, чтобы не гореть на том свете в огромном котле с кипящим маслом, г-жа де Турвель сопротивляется Вальмону. Не понимаю, как мысль о том, что он соперник котла, наполненного кипящим маслом, не вынуждает Вальмона удалиться с презрением.

Насколько трогательнее Жюли д’Этанж, которая помнит свои клятвы и дорожит счастьем г-на де Вольмара!

То, что я говорю о г-же де Турвель, кажется мне применимым и к высокой добродетели мистрис Хетчинсон. Какую душу пуританство отняло у любви!

Одна из самых забавных странностей в мире – то, что мужчины всегда полагают, будто знают все, что им, по-видимому, нужно знать. Послушайте, как они рассуждают о политике, этой столь сложной науке, послушайте, как они рассуждают о браке и о нравах!