Хулио Кортасар - Некто Лукас [Авторский сборник]

Но вопреки всему — осанна! — вот он, Zipper Sonnet , который ждет от читателя, помимо восхищения, лишь того, чтобы тот мысленно и дыхательно расставил паузы и отсутствующие знаки препинания, так как, буде они торчали бы из сонета, было бы не избежать отвратительного спотыкания на ступенях.

А ведь работает — а?! А ведь хорош(и) — а?!

Подобного рода вопросы задавал себе Лукас, карабкаясь наверх и скатываясь к подножию скользкого и меняющегося четырнадцатистрочия, когда — ты гляди! — не успел он заважничать, подобно любой самодовольной курице, снесшей свое яйцо посредством похвального реактивного выброса, как прибыл самолетом из Сан-Паулу его бразильский друг и тоже поэт Гаролдо де Кампос, которого любая комбинированная семантика приводит в невероятное возбуждение, в результате чего по прошествии пары дней Лукас с обалдением и изумлением лицезрел свой сонет в переводе на португальский в значительно улучшенном варианте...

Как всегда воодушевленный, мышкинообразный идиот-оптимист Лукас размечтался о новом zipper sonnet' е, двойное содержание которого было бы взаимопротиворечащим и одновременно заключающим в себе третий смысл. Возможно, ему и удастся его написать, — на сегодняшний день результатом его усилий является гора скомканной бумаги, пустые рюмки и полные пепельницы. Но ведь подобными моментами и жива Поэзия, а там глядишь (или глядите) — и удастся еще раз успокоить Виоланту [175] Виоланта — героиня драмы Лопе де Веги «Девушка из серебра». .

Иногда он подозревает наличие в них спиральной стратегии леопардов, которые постепенно сходятся к центру, к дрожащему от страха, съежившемуся зверю, то есть смыслу самого сна. Но Лукас просыпается прежде, чем леопарды набрасываются на свою жертву, так что ему остается один только запах чащи, голода и когтей, — из этой малости он должен сфантазировать зверя, что невозможно. Он понимает, охота может растянуться на многие другие сны, но повод этой непонятной затяжки, этого бесконечного сближения от него ускользает. Нет ли определенного намерения у самого сна, не является ли этим намерением зверь? Почему неизменно остается неразгаданным, что это за зверь и с чем он связан: с сексом, матерью, ростом, кровосмешением, заиканием, мужеложством? Разве сон не для этого, не для того, чтобы в конце концов показать зверя? Ан нет, сон, видите ли, для того, чтобы леопарды продолжали свое бесконечное спиральное кружение, оставив Лукасу лишь намек на поляну в чаще, съежившееся тело, застоявшийся запах. Безрезультатность сна — сущее наказание, может быть, даже авансированный ад, — Лукас так никогда и не узнает, разорвет ли зверь леопардов, занесет ли с рыком над их головами вязальные спицы Лукасовой тети, которая в двадцатые годы так ласково коснулась одного места, когда однажды вечером в загородном доме мыла ему ножки.

Головокружение, внезапная нереальность. Вот когда другая, незамечаемая, потаенная реальность плюхается жабой на твое лицо где-нибудь посреди улицы (какой именно?) августовским утром в Марселе. Не части, Лукас, давай по порядку, ведь нужна хоть какая-то связность. Само собой. Связность. Ладно, по рукам, но попробуем сделать это, ухватив нитку за конец, иначе не распутать клубка, — известно, что в больницу обычно попадаешь в качестве больного, а еще в качестве сопровождающего, так оно и вышло с тобой три дня назад, точнее, позавчера перед рассветом, когда карета «скорой помощи» повезла Сандру и тебя с нею, тебя, который держал ее руку в своей, который стал свидетелем ее приступа, ее бреда и которому только и хватило времени, чтобы сунуть в сумку несколько по ошибке взятых или бесполезных вещей, тебя, легко одетого, как и подобает в августе в Провансе, — штаны, рубашка и сандалии, тебя, потратившего битый час на поиск больницы, на вызов «скорой», на артачившуюся Сандру и врача, сделавшего успокоительный укол, а там друзья из гостеприимного селеньица среди холмов помогают санитарам задвинуть носилки с Сандрой в карету, быстрый утренний туалет, несколько телефонных звонков, добрые напутствия, белые створки задней двери захлопнулись, оставив вас в капсуле, если не в склепе, и вот Сандра тихо бредит на носилках, а ты рядом подпрыгиваешь при толчках, потому что карета, прежде чем достигнет шоссе, должна съехать по усыпанной камнями дорожке; темнота, и ты рядом с Сандрой и двумя санитарами, а потом свет, на этот раз больничный, трубки и пузырьки и запах «скорой», которая в предрассветной мгле среди холмов искала наикратчайший путь к шоссе, пыхтела, словно выбившись из сил, а после во весь дух неслась, испуская состоящий из двух нот вой, который столько раз слышишь и всегда с тем же спазмом в желудке и желанием не слышать.