Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

— Вы часто их видите?

— Да.

— Приятные или дурные?

— Обыкновенные — всего понемногу.

— А бывают повторяющиеся?

— Один. Река, которую я не могу переплыть.

— А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне переплыть реку?

— Не знаю.

Они помолчали, затем он сказал:

— Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?

— Я просто ничего в них не понимаю.

— А ведь вы несовременны, Динни.

— Да. У меня всё получается хуже, чем у других.

— Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.

— Вы имеете в виду моё умение подбирать букеты?

— И понимать шутку, и быть такой милой…

Динни, убеждённая, что за последние два года она была чем угодно, только не милой, не ответила и сама задала вопрос:

— В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?

— В Ориеле.

И разговор опять иссяк.

Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно ещё лежало на земле, наполняя летний воздух благоуханием,

— Боюсь, — неожиданно признался Дорнфорд, — что мне расхотелось идти к мессе. Мне так редко удаётся побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и возьмём лодку.

— Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.

Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и пристали к берегу.

— Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, — усмехнулась Динни. — Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?

— Конечно. Но иногда так даже лучше.

— Жаль, что мы не прихватили с собой Фоша. Он готов ездить в чём угодно, только бы ему сидеть у кого-нибудь в ногах и чтобы его посильнее трясло.

Ни здесь на реке, где они провели около часа, ни потом они почти не разговаривали. Дорнфорд словно понимал (хотя на самом деле не понимал), что в этой дремотной летней тишине, на воде, то залитой солнцем, то затенённой деревьями, он становится девушке гораздо ближе, чем раньше. Динни действительно черпала успокоение и бодрость в долгой лени этих минут, когда слова были не нужны, а тело каждой порой вбирало в себя лето — его благоухание, гул и неспешный ритм, его беспечно и беспечально парящую зелёную душу, чуть слышное колыхание камышей, хлюпанье воды и дальние зовы лесных голубей, доносящиеся из прибрежных рощ. Теперь она понимала, насколько права была Клер: с Дорнфордом в самом деле можно молчать.

Когда они вернулись в поместье, Динни почувствовала, что ей не часто выпадали на долю такие же молчаливые и отрадные утра, как это. Но она видела по глазам Дорнфорда, что между его словами: "Благодарю, Динни, я замечательно провёл время", — и его подлинными переживаниями — огромная дистанция. Его умение держать себя в узде казалось ей прямотаки сверхъестественным. И, как всегда бывает с женщинами, сочувствие скоро сменилось у неё раздражением. Всё, что угодно, — только не эта вечная принуждённость, идеальная почтительность, терпение и бесконечное ожидание! Если все утро она провела с ним вместе, то всю вторую половину дня старалась избегать его. Глаза Дорнфорда, смотревшие на неё с грустью и некоторой укоризной, только усиливали раздражение Динни, и она изо всех сил притворялась, что ничего не замечает. "Экая вредная!" — сказала бы её старая няня шотландка.

Пожелав ему спокойной ночи у лестницы, она с искренней радостью заметила, какое растерянное у него лицо, и с не меньшей искренностью обозвала себя скотиной. Она ушла к себе в странном смятении, злясь на себя, на него, на весь мир.

— А, чёрт! — пробормотала она, нащупывая выключатель.

Тихий смех заставил её вздрогнуть. Клер в пижаме курила, забравшись с ногами на подоконник.

— Не зажигай, Динни. Иди сюда и посиди со мной. Давай подымим в окно.

Три настежь распахнутые рамы смотрели в ночь, простёртую под синим ворсом неба, на котором трепетали звезды. Динни выглянула в окно и спросила:

— Где ты пропадала с самого завтрака? Я даже не заметила, как ты вернулась.

— Хочешь сигаретку? Ты что-то нервничаешь.

Динни выдохнула клуб дыма.

— Да. Я сама себе противна.

— То же было и со мной, — тихо отозвалась Клер, — но теперь стало легче.

— Что ты для этого сделала?

Клер снова рассмеялась, и смех прозвучал так, что Динни немедленно задала вопрос:

— Ездила к Тони Круму?

Клер откинула голову, обнажив белую шею: