Леонид Симачёв - Ленинградский коверкот

— Приятное… Оно теплое, постоим немного? — предложил мальчик.

— Хорошо, — согласился мужчина. Здесь было красиво, и он понял, что мальчик хочет посмотреть кругом, и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Во-он туда мы завтра пойдем… Видишь? — И он повел рукой в сторону далеких куполов, едва тлеющих в вечерней синеве.

Река была внизу — шоссе шло по самому берегу. На той стороне тянулся узкий пляж. Он был пуст, лишь несколько ребят играли в футбол на песке. На них никто не кричал, игра получалась, и мальчику, само собой, захотелось туда, но он подумал, что уже поздно, да его бы, пожалуй, и не приняли. И, поправив майку, сказал:

— На ту сторону не пойдем.

И они двинулись по краю шоссе. Опять дядьки махали удочками. Некоторые сидели, смотрели на поблескивающие колокольчики, подвешенные к леске, а в клеенчатых пакетах, еще живая, билась пойманная рыба.

— Зайдем ко мне? — спросил мужчина. — А потом я посажу тебя на автобус, и поедешь домой.

— Зайдем, — взросло ответил мальчик.

Свернули с шоссе, поднялись по узкой улочке.

— Вот сюда…

По бокам дорожки до самого крыльца росли цветы, и они сильно пахли.

— Как много цветов! Это розы, да, дядь Вась?.. Я никогда не видел, как они растут!

— Хозяйка любит цветы. Ну а мы?.. Мы… — мужчина вдруг задумался. — А мы в ладонях заскорузлых все держим нежные цветы… — чуть хрипловато прочитал он. — Хорошо сказано, а, Вась?

— Да. А кто это сказал, Чехов, да?

— Нет, один поэт…

Они сидели за столом и ели грецкие орехи. Мужчина сдавливал орех в кулаке, пока не раздавался глухой хруст.

— Ого! — восхищался мальчик.

— Вот подрастешь, — ответил мужчина.

Наступали сумерки. Мальчик чувствовал себя свободно и просто. Они о многом друг друга расспрашивали, обсуждали завтрашнюю прогулку. Между ними возникло то мгновенное, беспричинное, но крепкое и дружественное влечение, которое так понятно и естественно лишь между взрослым и ребенком.

— Спасибо, — поблагодарил мальчик и поднялся. — Мне пора.

Они вышли.

— Дай-ка ножик. — Мужчина наклонился и осторожно срезал розу. — Держи!..

Цветок был холодный с капельками вечерней росы. Мальчик поднес его к лицу, потом ближе, и нос стал холодным и тоже мокрым.

— Хорошая и колючая… — сказал мальчик. — Правильно же, дядь Вась, хорошая и колючая…

— Остановку знаешь?

— Ага, больница.

— Третья отсюда, — уточнил мужчина. — Завтра у той же липы, часов в десять… А мама отпустит?

— Я ей все расскажу, и она отпустит.

— Ну ладно. Вот и автобус.

Двери задвинулись, и мальчик помахал рукой. В автобусе уже горел свет. Пассажиров почти не было, и от пустоты казалось как-то особенно чисто и светло. Мальчик вдыхал запах цветка, по временам дул на розу, и лепестки едва-едва шевелились.

…Вася через силу пил кипяченое молоко. Нужно было выпить все: полную кружку. Мама сидела рядом и смотрела, как Вася жевал поджаренный с яичком хлеб и запивал молоком. С трудом проглотив пенку, он сказал:

— Вкусно, — и подумал: «Вот сейчас я и спрошу». Он открыл было рот, но мама поднялась и стала убирать со стола. На террасу влетел мотылек и кружился у настольной лампы. Мальчик смотрел, как он тыкается и, точно слепой замерзший щенок, упрямо жмется к абажуру, часто махая крылышками. «Вот сейчас я ей расскажу, и она отпустит».

— Мама!

— Ты что-то хочешь сказать, Вася? — спросила мама и подошла к столу. Она улыбалась, у нее, видимо, было хорошее настроение. И мальчик вдруг представил себе, как ему придется объяснять сейчас, а мама сначала не поймет никак, о чем он просит, а поняв, перестанет улыбаться и примется отчитывать Васю, будет говорить о том, что Вася… Вот этого-то ему и не хотелось, и вообще, ведь они были у дедушки, были там, где родилась мама, а сейчас такой чудесный вечер. Пусть все сегодня таким же и останется. Он взглянул на мотылька и сказал:

— Мам, я хочу почитать книжку. Любую, которую написал Чехов. Помнишь, ты про него рассказывала?..

Стояла августовская ночь. Он лежал на террасе, где постелила ему мама. Лампу поставил на старый табурет в изголовье дивана. Желтоватый свет падал на постель и плечи мальчика, на голову, бросая тень, как бы отползавшую от подушки. На террасе чуть пахло керосином, жареным хлебом. А еще ранними яблоками, этот тонкий душистый запах всегда вызывал слюну у него, даже когда он и не был голоден. Из неплотно прикрытых окон тянуло свежестью и садом; было слышно, как где-то попискивала летучая мышь.

Вася ничего этого не замечал. Он читал про собаку, которая потеряла хозяина. Она бежала по улице, а кругом толкались все незнакомые ботинки и галоши. Шел снег, собака была мокрая, усталая и голодная. Она скулила, и она была без хозяина… Мальчик перенесся в мыслях туда, на сырую холодную улицу. Он не заметил сползшего одеяла и дрожал. Казалось, что снег засыпает и его. И когда голодная Каштанка, прижавшись к подъезду, стала горько плакать, он тоже ощутил сильный голод. Мальчик машинально нашарил под подушкой яблоко и сочно захрустел.