Жан Лаффит - Весенние ласточки

— Я же вам говорил, дорогой мой, — сказал он учителю, — по всей Франции происходит одно и то же. Повсюду подписывают протест. Этот юноша прибыл из Парижа, и вы не можете нас обвинить в сговоре.

Учитель торопился в школу и расстался со своим собеседником.

— Социалист, секретарь секции, — сказал Сервэ таким тоном, как он сказал бы «архиепископ». — Вот уже три недели обрабатываю его и только сегодня утром вырвал подпись.

Жак поделился своим опытом работы в Париже и рассказал, зачем он приехал в Палисак.

— Давай я тебя отвезу, — предложил Сервэ, — мне как раз нужно в те места по своим делам.

В машине он снова заговорил об учителе.

— Теперь мы собираемся оживить работу местного комитета, и я выдвигаю его в председатели. Не воображай, что только в Париже умеют работать. Сейчас трудное время, нужно напрячь все силы, правда? У нас в Дордони создан комитет против перевооружения Германии, в него входят Морен, депутат-католик, трое генеральных советников, все социалисты, еще есть радикалы… Вильнуар вот-вот тоже войдет… лопнет их ЕОС, как пить дать.

Они въехали во двор фермы, граничившей с участком Одебера. Из дому вышла, заткнув подол передника за пояс, толстая крестьянка.

— Жена Беро, — сказал Жаку доктор. — Мы сегодня устраиваем митинг против его ареста. Ты придешь, надеюсь?

Жак не следил за ходом дела Беро и не очень им интересовался. Правда, Жаклина неделю тому назад сообщила ему о предстоящем приезде Луи Фурнье на собрание, посвященное защите Беро, но Жака гораздо больше занимала мысль о свидании с Луи, чем цель его приезда.

Сидони Беро пригласила их в кухню и принесла бутылку белого вина. Какой-то незнакомый крестьянин пригнал быков после пахоты и чокнулся с приезжими.

— А где же ваш Милу? — удивился доктор Сервэ.

— Бедненький мальчик ушел на военную службу. Пришлось нанять рабочего. Мне жизнь не мила, я все боюсь, что его ушлют в Индокитай. И зачем затеяли эту войну? Вы мне можете объяснить?

— Она кончится, как кончилась война в Корее. Все против нее.

— Пока что не видно конца. Говорят, они собираются услать туда новобранцев. Им что, дети-то не их. Недавно там погиб один парень из нашей деревни. Он был всего на год старше Милу. Знаете, нам нужно другое правительство, вот что я вам скажу…

Сидони поговорила с ними о своем муже. Он по-прежнему в тюрьме, скоро его должны судить. Неужели его не оправдают? Это было бы слишком несправедливо. Ведь он ушел в макИ и бросил хозяйство… вот она, благодарность…

— У вас много друзей, и мы его вытащим, — поверьте мне, — утешил ее доктор.

— Вы бы только посмотрели на него, плакать хочется, не может пережить, что без него будут давить вино. Каждый раз я стараюсь его успокоить, но боюсь, что он не сможет сдержаться на суде. Вы думаете, сегодня вечером много придет народу?

— Мы все придем. И в Бордо поедем, — сказал Сервэ.

Услышав, что Жак знаком с Фурнье, Сидони рассказала о том, как они у нее отдыхали и какая милая молодая жена Луи, впервые попавшая в деревню…

— Вот что, я сейчас зарежу цыпленка, — прервала свои воспоминания Сидони, — и вы с нами поедите.

— Но я тороплюсь, меня ждут больные, — сказал доктор.

— Ничего, у вас больше свободного времени, чем у меня. Подкрепитесь и с новыми силами поедете.

На вырубке Жак застал Пораваля с рабочими. Сосновый лес был уже наполовину выкорчеван, и вокруг пилы возвышались штабеля бревен, приятно пахнувшие смолой.

На митинг пришло много народу. В перерывах между выступлениями толпа скандировала на мотив «на фонари аристократов»: «Освободите Беро! Освободите Беро!»

Жак привел с собой кондитера Кловиса, и они сели в один из первых рядов. Луи Фурнье и Шарль Морен, находившиеся в президиуме, узнали Жака. Луи жестом показал, что пожимает ему руку. Морен приветливо улыбнулся. Пораваль председательствовал, направо от него сидела Сидони в черном платье. Открывая собрание, Пораваль медленно развернул листки с приготовленной речью. Говорил он мало и робко… по-видимому, не привык к публичным выступлениям: «Беро ставят в вину участие в расстреле предателя в сорок четвертом году. Я тогда командовал его батальоном и несу всю ответственность за этот акт, совершенный в соответствии с законами войны и чести…» Слушатели встретили его слова громом аплодисментов. После этого он прочел несколько посланий от людей, выражавших свою солидарность, и письмо депутата Вильнуара, который сообщал, что, к сожалению, не сможет присутствовать на митинге. Он целиком присоединяется к требованию освободить Беро, требованию совершенно справедливому, как он убедился, лично проведя объективное расследование этого дела.