Жан Лаффит - Весенние ласточки

— Ну, как ты относишься к этому предательству?! — воскликнул докер.

— О каком предательстве ты говоришь?

— Твои руководители мерзавцы, продажные твари…

— Прошу тебя, перемени пластинку.

— Да это же ясно как божий день.

— Почему ты так считаешь?

— Тебе нужны доказательства, да? Так я тебе их дам.

Прошлой ночью руководители ФУ и ФКТХ [10] ФКТХ — Французская конфедерация трудящихся христиан. — Прим. перев. в переговорах с правительством вели себя, как тряпки, капитулировали и обратились к транспортникам и почтовикам с призывом возобновить работу. Я называю это предательством. Но это предательство не остановит забастовочное движение, а только расширит его, и вот тебе подтверждение моих слов: наши докеры начинают стачку, так же как докеры Сен-Назера и Марселя. Только штрейкбрехер способен при таких условиях сложить оружие…

Фернан побледнел.

— Значит, если я завтра выйду на работу, я штрейкбрехер?

— А кто вообще собирается возобновлять работу? Предатели.

Фернан раздраженно махнул рукой и, не дослушав докера, направился к выходу.

— Ну вот, — сказал Леру, когда почтальон ушел, — бастует, а при первых же трудностях сдается. Он сдрейфит, как пить дать. Такие субъекты никогда ничего не поймут. А ты что думаешь? — спросил Леру у дочери, которая в это время чистила к ужину картошку.

Жаклина подняла свою красивую головку и, поколебавшись, ответила:

— Я нахожу, что ты слишком суров с товарищами.

— Значит, ты тоже…

Леру торопливо доел суп и стал собираться.

— Вернешься поздно?

— Наверняка. Мне нужно в профсоюз, потом партийное собрание, и еще, возможно, придется ночью расклеивать листовки.

— Надень пиджак, а то простудишься.

Леру пожал плечами.

— Мы суровый народ, как ты говоришь…

Жаклина поняла, что огорчила отца. Облокотившись на решетку окна, она ждала, не обернется ли он. Во дворе играла Мирей, отец поцеловал ее и ушел в сторону порта. Жаклина посмотрела на свое обручальное кольцо и невольно подумала, что, только когда кончатся забастовки, она сможет получить письмо от Жака, мать вернется из Бордо и в Париж снова пойдут поезда.

— Ведет поезд Мышь. Да здравствует пятьсот третий!

Украшенный гирляндами цветов локомотив медленно въехал на станцию, и тендер тихонько уперся в буфер головного вагона. Раздался пронзительный свисток, радостно подхваченный остальными локомотивами, стоявшими в депо. Железнодорожники подбежали к своему товарищу. Пассажиры удивленно выглядывали из вагонов. В наступившей наконец тишине раздалось нестройное пение Марсельезы. Припев уже был подхвачен всеми собравшимися. В тот момент, когда народ начал расходиться из туннеля, на платформу вышел Морен со своим чемоданчиком.

— Ребята, что здесь происходит?

— Представь себе, они хотели наказать Мышь и запретили ему вести поезд, но мы потребовали: или он или никто.

— Ну и что же?

— Он поведет первый поезд на Париж.

Профсоюзный делегат, по кличке Мышь, был одним из руководителей стачечного комитета. Морен отправился к нему. У паровоза снова толпился народ. Один из железнодорожников попросил Морена:

— Скажите нам несколько слов.

— А время есть?

— Да, мы отправляемся без пяти восемь.

Морен взобрался на подножку и сильным голосом начал:

— Товарищи, сегодня вы приступаете к работе по призыву ВКТ… Все вы, соблюдая полный порядок, заняли свои рабочие места, но борьба продолжается… Забастовка, во время которой вы проявили столько мужества, закончена, но она уже увенчалась успехом…

— Вот именно, — сказал Мышь, — они хоть и толстокожие, но мы в конце концов своего добьемся.

— …Так же сплоченно, как вы действовали до сих пор, добивайтесь, чтобы восстановили на работе наших товарищей…

Когда Морен кончил, ему зааплодировали и железнодорожники проводили его до вагона. Поезд тронулся. Стоя в дверях, Морен пожимал протянутые ему руки. Один из железнодорожников крикнул:

— Передай им, там, наверху, что мы не сдадимся.

— Обязательно.

Накануне бюро Национального собрания отказалось созвать сессию, и Морен ехал в Париж, чтобы повторить свое требование о созыве чрезвычайного совещания депутатов.

Утро он провел у постели Роз, она плохо себя чувствовала. Вообще беременность у нее протекала тяжело, кроме того, она твердо решила подготовиться к обезболиванию родов, и Морен собирался в скором времени повезти ее в Париж. Его беспокоила ее настойчивость в этом вопросе, и он несколько раз спрашивал: