Кэролайн Оверингтон - Я пришла попрощаться

Медсестра взяла мою дочь за локоть и помогла ей сесть на стул. Эдна рассказывала, что это был стул с набивными подлокотниками и резной спинкой. Трудно представить, что кто-то в мокрых штанах будет сидеть на нем, но медсестра не думала о стуле. Она посадила Донну-Фей и произнесла:

— Мы поможем вам высушить одежду, не волнуйтесь.

Эдна сказала, что Фэт не плакала. Она выглядела удивленной. Фэт села на стул в своей мокрой одежде, ее волосы прилипли к лицу. Эдна подумала, что Фэт замерзла, и попросила персонал принести одеяло.

Из кабинета вышел администратор. Он направился к стулу, посмотрел Донне-Фей в лицо и спросил:

— Мисс Атлей?

Но моя дочь не ответила. Она до сих пор дрожала. Администратор опустился на колени, чтобы заглянуть ей в глаза:

— Донна-Фей?

Тогда Фэт подняла глаза и осмотрелась. Она хотела понять, где находится. Этот стул, похожий на трон, мокрая одежда, влажные волосы, много людей, стоящих вокруг в белых парусиновых штанах и таких же туфлях на резиновой подошве… Большая стойка администратора с цветами. Таблички, запрещающие пользоваться мобильными телефонами. Донна-Фей поняла, что попала в больницу. Она пробормотала:

— Все в порядке, все правильно.

Услышав шепот, Эдна опустилась на свои старые колени и переспросила:

— Что ты сказала, дорогая?

И Донна-Фей ответила:

— Все правильно. Я имею в виду, правильно быть здесь.

Эти слова не имели никакого смысла, за одним исключением: она была абсолютно права.

Донна-Фей была права: она находилась там, где и должна быть, где будет находиться всегда.

Во всяком случае, вся эта сумятица, начавшаяся с таким шумом, наконец закончилась. Я говорю о газетчиках. Они перестали приезжать, и я был благодарен им за это. Это позволило мне собраться с мыслями.

Меня навещали полицейские. Они рассказали, что у Фэт нет никаких шансов, что против нее будет выдвинуто обвинение. Один из них сказал:

— Они, должно быть, шутят.

Я ответил, что я, конечно, не эксперт, но состояние Фэт не изменится. Какой же смысл затевать судебный процесс? И если моя дочь будет в клинике, если она поймет, что натворила, больше, чем она сама себя, ее никто не накажет.

Через неделю после похорон Саванны, после того, как Фэт попала в клинику, ко мне оттуда приехала женщина — поговорить. Она провела у меня неделю, спала на диване. Это явно не входило в ее обязанности. Я не знаю, оплатил ли это Дэвид, если нет, то я попрошу его это сделать.

Эта женщина сказала, что я могу поговорить с ней о Саванне и о Фэт вместо разговоров с прессой.

Я ответил прямо:

— Это моя вина. Я не защищал ее права.

Я рассказал о матери Фэт, о том, как она ушла. Все это время она даже не давала о себе знать. А ведь события освещались во всех новостях — и ни единого слова от Пэт. Хоть бы какое-то проявление заботы. Я никогда не отрицал, что она много сделала, но и я тоже сделал немало. Я остался с тремя детьми на руках, Фэт тогда было всего полтора года…

Я рассказывал, как замечал, что Фэт растет и из девочки превращается в женщину. О том, как появление возле двери вьетнамского мальчика испугало меня.

Я рассказал о Хайнце и о том, что знал: это Хайнц схватил Сэта в ту ночь, когда Фэт работала, и тряс его, чтобы малыш замолчал, бросал его, чтобы успокоить. Я опасался, что если я расскажу об этом Фэт, то причиню ей невыносимые страдания и заставлю ее высказать все Хайнцу. Я решил, что нужно искать компромисс, потому что в битве между мной и Хайнцем я потеряю Фэт. Она останется с ним.

Так обычно поступают девушки, встречающиеся с молодыми людьми-неудачниками. А я не хотел терять дочь. Я хотел быть ближе к ней. Может, потому, что думал: у меня есть шанс спасти ее, оставаясь рядом с ней. А может, потому, что не смог удержать Пэт и не хотел терять мою девочку.

Я предполагал, о чем Фэт думала в тот день, на утесе, хоть и не понимала, что делает.

Женщина успокаивала меня и говорила, что нет смысла это обсуждать: Фэт была не в себе. Я спросил, не хочет ли она этим сказать, что Фэт безумна. Женщина кивнула и ответила:

— То, что она сделала, — безумие.

Наконец-то кто-то произнес эти слова.

Затем женщина вернулась домой или в свой офис, туда, где ей спокойно работалось, а я опять остался один. Некоторые могут сказать, что я начал пить, и, действительно, я стал пить больше, чем раньше.

Некоторое время я пил каждый вечер. Я начал много курить. Я считаю, это серьезно. Курение убило моего отца, и я помню об этом. Я надеялся, что курение убьет и меня.