Сергей Шикера - Выбор натуры

По дороге Насте надо было зайти в Греческую церковь, поэтому пришлось ехать через центр. Двигались рывками, то и дело увязая в пробках. Впрочем, затянутость маршрута сполна окупалась чудесными видами южнорусской городской осени. «Самые-самые дивные дни, если уже не часы…» – думал Сараев, глядя по сторонам и время от времени жмурясь, чтобы порадоваться, как в детстве, дробному мельканию света за сомкнутыми веками. Вместе с тем было, как всегда, что-то неизъяснимо грустное в этом октябрьском предвечернем освещении, в смиренной вытянутости теней, в завораживающем сочетании небывало прозрачного воздуха с неряшливой нарядностью скверов, где каждое дерево было как будто окутано едва заметной дымкой осенней усталости. И даже в сухой отчетливости уличных звуков слышалось что-то безутешно-прощальное.

Еще год назад Сараев не решился бы в трезвом виде на такую поездку по городу – любое из мест, с какого угла на него ни глянь, больно напоминало о прежней жизни. Они напоминали о ней и сейчас, но за это время Сараев кое-чему научился. Ни на чем надолго не задерживаясь, перебрасывая внимание с предмета на предмет, он теперь довольно легко уворачивался от любых поползновений памяти окунуть его с головой в прошлое.

Приятное впечатление от поездки было подпорчено небольшим происшествием. На Софиевской машину самым жестоким образом тряхнуло, и она замерла буквально в сантиметре от выскочившего как из-под земли человека. Едва не угодивший под колеса пешеход злобно ударил кулаком по капоту перед лицом водителя и под проклятья последнего побежал дальше. Сараев был неприятно удивлен, узнав в нем Резцова, а удар по машине напомнил ему яростные удары по столешнице во время их недавнего разговора.

Сараевское предчувствие скорого завершения торжественной части одесской осени начало сбываться, как только они оказались на спуске к Пересыпи: полнеба впереди было затянуто тучами, и по открытому пространству свободно гулял ветер. Они резво скатились к Пересыпскому мосту и быстро поехали по Московской.

У перекрытого железнодорожного переезда за Ярмарочной площадью водитель пытался уговорить их выйти и поймать машину на той стороне, но Настя была неумолима. Обиженно умолкнув, водитель откинулся на спинку и демонстративно заложил ладони за затылок. В это время позвонил Прохор, и Сараеву показалось, что он ждал его звонка с той минуты, как увидел Резцова. «Эти двое и в самом деле как будто неразрывно связаны друг с другом», – подумал он. Прохор говорил так громко, что Сараев предпочел выйти.

«Андрей?.. Алло! Ты слышишь? Хочу тебе сказать. Слышишь? Хочу тебе сказать, что Бог всегда находит возможность помочь. Просто не всегда это происходит напрямую. А мы не сразу можем понять его сигналы! Не можем сразу расшифровать, понимаешь? Вот как я. Мы снимем с тобой этот фильм! Будь уверен! Я знаю, ты меня не любишь за мою откровенность, но я все равно скажу. Чтобы это не было потом для тебя сюрпризом. Помнишь, я тогда допытывался, зачем это тебе, в чем смысл? А ты не знал, что ответить. Помнишь? А ты и не мог знать! Потому что Бог через тебя обратился ко мне, ты понял? Ну, подумай, как еще я мог бы получить такую возможность? Никак. Вот в чем смысл всей этой истории. И никакого другого нет. Если знаешь – назови. Тебе может быть неприятно это слышать… Но ведь в этом и гарантия, что мы снимем этот фильм. Слишком уж лихо закручено. Просто так такое не бывает! Подумай! Тебе надо это осознать… А иначе это абсурд. Как я сразу это не понял! Мы снимем этот фильм, Андрюха! Мы сделаем это! Ты теперь не один! И к нему приедет брат! Всё, жди, я иду к тебе!» Отбой.

Сараев хотел было позвонить и предупредить, что его дома нет, а заодно узнать, что за брат и к кому он приедет, но не стал, и когда Прохор позвонил опять, отключил телефон. «Он мне потом всё-всё это припомнит. Каждую свою глупость, каждый свой промах…» – мрачно думал он.

Они простояли на переезде несколько минут; наконец мимо них виновато прошмыгнул зеленый локомотив, и шлагбаум поднялся.

Вскоре за переездом по обе стороны потянулись невзрачные частные дома с облетающими садами, уходящие в землю руины за поваленными полуразобранными заборами и пустыри, густо заросшие камышом, кое-где повыжженным. Чем глубже они въезжали в поселок, тем больше водитель путался, и Насте пришлось показывать дорогу. Со стен, с бетонных фонарных столбов, а то и с куч строительного мусора в глаза бросались багровые пятна дикого винограда; чаще других деревьев попадались высокие пышные ивы; над головой время от времени проплывали закутанные в грязные лохмотья трубы теплосетей. Немытые машины, груды битого кафеля на обочинах, пьяные мужички, толкущиеся возле ларьков, ярко размалёванные женщины и стаи бродячих собак дополняли общую невзрачную картину забытой Богом окраины. Во всем вокруг сквозила какая-то праздная неприкаянность.