Джон Чивер: Братец Джон

- Разожжем камин, Алекс?

- Не так уж и холодно.

- Не в холоде дело, просто хотелось бы провести вечер у камина. Погода как раз подходящая. Этот ветер наполняет меня ощущением одиночества.

- Все равно дров нет, вчера последние сожгли.

- Тогда давай займемся чем-нибудь другим. Может, разложим пасьянс.

- Я слишком устал.

- Ты утомляешься быстрее, чем я.

- Я же старше.

- Ты меня любишь, Алекс?

- Конечно, только я устал.

- Не пойму, что меня тревожит, - сказала она. - Терпеть не могу осени и переездов. Когда мне было девять лет, мы с дедушкой ездили в Бостон за школьной формой и останавливались в гостинице. Там воняло так же, как в этом лагере. Я даже боялась сбегать ночью в уборную. До сих пор не могу этого забыть.

Алексу надоело слушать.

- Ну что ж, Элоиза, - продолжала она, лаская тюк с бельем, когда-нибудь у нас, быть может, заведутся денежки, и мы купим домик в деревне. На Бэнк-стрит ты так и не уразумеешь, в чем прелесть жизни. Настоящей жизни, без миссис Вейнер и миссис Уайт, без папиных собутыльников, которые то и дело звонят у дверей. Такая жизнь ведь и взаправду существует, хоть и кажется иногда, что это просто мираж. Тогда тебя не будут тревожить грузовики под окнами, папа сможет охотиться, а я заведу лошадку. Баю-бай, - запела она, качая узелок, - баю-бай...

Женщина на миг замерла и заглянула в сверток.

- Вот молодчина, - шепнула она. - Уснула. Бедняжка тут с нами совсем умаялась. Подумать только, Алекс, мы вытащили её за город, а теперь тащим назад. Такие трудные переезды, и ни единой жалобы. Кто другой на её месте давно бы поднял крик. Ты заметил, что спящая Элоиза очень похожа на тебя?

- Угу, - буркнул он, стараясь, чтобы голос звучал устало.

- Надо будет её сфотографировать, - тихо, словно боясь разбудить Элоизу, продолжала женщина. - И завести дневник.

- Перестань, - сказал Алекс. - Я хочу почитать.

- Хорошо, - ответила она. И, как показалось Алексу, кашлянула.

- Надела бы свитер, дорогая, а то замерзнешь на ветру.

Ответа не последовало, и Алекс понял, что она плачет.

- В чем дело?

- Я хочу ребенка, - шепнула она.

- Ну зачем именно сейчас заводить этот разговор? Ты же знаешь, что мы пока не в состоянии его прокормить.

- Да, но я хочу! Мне все надоело, Алекс, никакой нет жизни!

- Зачем ты травишь себе душу? Пожалей свои нервы. Сейчас мы бессильны что-либо изменить.

- И так будет всегда.

- Чего же ты тогда распаляешься?

- Распаляюсь, потому что все зависит от нас.

- Что именно?

- Ты мог бы жениться на мне.

- Что это тебе даст?

- Очень многое. Почувствую себя человеком.

- Не впадай в сантименты.

- Мама впала в сантименты, Элоиза, - молвила женщина. - Успокой свою сентиментальную мать, доченька, рассмеши её, не то удавится.

- Пожалуйста, не заводи ты опять эту пластинку, - устало сказал Алекс.

Она перестала всхлипывать и склонилась к узелку.

- Папа нас совсем не понимает. Совсем-совсем не понимает.

- Перестань, - взмолился он.

- Ты все дремлешь, ты все дремлешь, братец Джон, братец Джон, заунывно запела женщина..

- Господи, да хватит же!

- Уже утро, уже утро, слышишь звон...

И тут Алекс испугался, поняв, что это конец. Все было бы гораздо проще, если б они расстались на холодной станции подземки или в дверях ресторана, если б она топала в отчаянии ногами и ревела. Но лишиться её вот так, под простые слова тихой песенки, в которой ему слышалось лишь смирение...