Джон Чивер: Наваждение

Бывает, складки человеческих век покажутся вдруг жесткими, точно из обветренного камня, а глаза глянут так пристально и люто, что просто теряешься. Франсис бросил на Гертруду взгляд странный, нехороший, и та испугалась. Франсис порылся в кармане - руки его дрожали - и вынул четверть доллара.

- Иди домой, Гертруда, иди домой и никому не говори, Гертруда. Не го... - Он задохнулся и поспешно ушел в комнату, а сверху голос Джулии уже торопил его одеваться и ехать.

Мысль, что позднее сегодня он повезет Энн Мэрчисон домой, золотой нитью прошила весь вечер, и Франсис хохотом встречал тупые остроты и утер слезу, когда Мейбл Мерсер сообщила ему, что у нее умер котенок, и позевывал, вздыхал, покряхтывал, потягивался, как всякий, кто нетерпеливо ждет свидания. Браслет лежал в кармане. В ноздрях у Франсиса был запах травы, и он под шумок разговоров прикидывал, где укромней будет поставить машину. В особняке старого Паркера никто не живет, и подъездная аллея служит "приютом влюбленных". Таунсенд-стрит упирается в тупик, и можно заехать туда, за последний дом. Проулок, что раньше соединял Элм-стрит с рекой, весь зарос кустарником, но он гулял там с детьми и помнит, как въехать и укрыть машину в зарослях.

Уиды прощались с хозяевами последние; вчетвером они стояли в прихожей, и хозяева не скрывали от них своего супружеского счастья.

- Она моя богиня, - говорил муж, прижимая к себе жену. - Она мое синее небо. Шестнадцать лет живем, а я и теперь кусаю ее в плечи. Чувствую себя с ней Ганнибалом, берущим перевалы Альп [в 218 году до н.э. карфагенский полководец Ганнибал перешел через Альпы с войском, включавшим боевых слонов, и с севера двинулся на Рим].

Уиды всю дорогу молчали. Дома Франсис не вышел из машины, не выключил мотор.

- Ставь в гараж, - сказала Джулия, открывая дверцу. - Я сказала няне, что в одиннадцать ей можно будет уйти. Кто-нибудь уже подвез ее домой.

Джулия ушла в дом, а Франсис остался сидеть в темноте. Придется, значит, испытать все, что достается человеку, одуревшему от любви: и злую похоть, и ревность, и досаду, выжимающую слезы, и даже презрение к себе, к этой жалкой своей позе - положил локти на баранку, уронил глупую голову на руки...

В юности Франсис был завзятым бойскаутом, и, помня наставления той поры, он на следующий день рано ушел со службы и сыграл несколько партий в сквош [игра, родственная теннису], но только сильнее возбудил себя игрой и душем, лучше бы уж сидеть в конторе. Когда он приехал домой, подмораживало, воздух резко пахнул холодами. В доме царила необычная суета. Дети были в лучших своих нарядах, и когда Джулия сошла вниз, на ней было бледно-лиловое, цвета лаванды, платье и бриллиантовое "солнце". Она объяснила, в чем дело. В семь часов приедет мистер Хаббер снимать их для семейной рождественской открытки. Она уже вынула из шкафа синий костюм Франсиса и синий галстук - на этот раз фотография будет цветная. Джулия была оживлена и весела. Она любила эти праздничные ритуалы.

Франсис пошел наверх переодеться. Он устал за день и устал томиться. Он присел на край постели, думая об Энн Мэрчисон и чувствуя, что изнемогает. Его неодолимо потянуло выразить себя наперекор розовому абажуру на туалетном столике Джулии. Он подошел к конторке, взял листок бумаги и стал писать: "Дорогая Энн, люблю тебя, люблю, люблю..." Никто этого письма не прочтет, и он писал, не сдерживаясь и употребляя такие обороты, как "райское блаженство" и "гавань любви". Он глотал слюну, вздыхал, дрожал. Джулия позвала его вниз - и такая пропасть разверзлась между его фантазией и вещественным миром, что у него болезненно дернулось сердце.

Джулия и дети стояли на крыльце; фотограф с помощником установили двойную батарею мощных ламп, чтобы отобразить семью Уидов и архитектурные красоты парадного крыльца. Жители Бленхоллоу, едущие с поздней электрички, притормаживали и глядели, как Уидов снимают; некоторые махали им и окликали приветственно. Полчаса пришлось Уидам улыбаться и увлажнять языком губы, прежде чем мистер Хаббер удовлетворился. От жарких ламп на морозце пахло жестяной затхлостью; наконец их выключили, но у Франсиса еще долго рябило в глазах.

Потом, когда они с Джулией пили кофе в гостиной, раздался звонок в дверь. Джулия пошла открыть и вернулась с Клейтоном Томасом. Как-то она дала его матери билеты в театр, и щепетильная Элен Томас прислала теперь сына с деньгами. Джулия пригласила Клейтона выпить чашку кофе.

- Пить кофе не буду, - сказал Клейтон, - а зайти зайду на минутку. - Он поздоровался с Франсисом и неуклюже опустился на стул.