Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов

Мелиса в темноте окликнула свою опекуншу, старуха подошла к ним теперь она как бы сгорбилась - и, сопровождаемая ими, вышла на террасу, где д'Альба и миссис Эндерби взяли ее под руки. Мозес выбежал на лужайку перед домом, чтобы отогнать подальше автомобили гостей. Только их как будто и стоило спасать.

- Вот уже шесть ночей, как я пытаюсь выполнить свои супружеские обязанности, - сказал один из пожарных, - и каждый раз, как я начинал, этот проклятый бычий рог...

Мозес столкнул по траве в безопасное место с дюжину машин и затем протискался сквозь толпу, разыскивая жену. Она была в саду, где находилась большая часть гостей, и он сел рядом с ней у бассейна и опустил в воду обожженную ладонь. Теперь пожар был виден, вероятно, за много миль, так как толпы мужчин, женщин и детей перелезали через садовую ограду и входили во все ворота. Затем загорелась венецианская комната; пропитанная солями Адриатического моря, она вспыхнула, как бумага, а металлические части старых часов, колокола и зубчатые колеса с грохотом падали вниз сквозь остатки башни. Свежий ветер относил пламя далеко на северо-запад, и сад вместе со всей долиной стал постепенно наполняться едким дымом. Дом горел до восхода солнца, и в утреннем свете, когда от него остались только дымоходы, был похож на остов речного парохода.

К концу следующего дня Джустина, миссис Эндерби и граф улетели в Афины, а Мозес и Мелиса с радостью уехали в Нью-Йорк.

Но еще задолго до этого вернулась Бетси. Как-то вечером, придя домой, Каверли увидел, что его дом освещен и сверкает чистотой, а в нем была его Венера с бантом в волосах. (Она жила с подругой в Атланте и разочаровалась.) Много позже в ту ночь, лежа в постели, они услышали шум дождя, и тогда Каверли надел трусы, вышел через черный ход, прошел дворы Фраскати и Гейлинов и очутился в саду Харроу, где мистер Харроу посадил на небольшой изогнутой рабатке несколько кустов роз. Было поздно, и все дома стояли темные. В саду Харроу Каверли сорвал розу и пошел назад через дворы Гейлинов и Фраскати к себе домой. Он положил цветок между ногами Бетси там, где она раздваивалась, - так как она опять была его пончиком, бутончиком, симпомпончиком, его маленькой, маленькой белочкой.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

36

В начале лета Бетси и Мелиса родили по сыну, и Гонора полностью, даже больше чем полностью, сдержала свое слово. Представитель Эплтонского банка сообщил эту приятную новость Каверли и Мозесу, и те согласились продолжать выплату установленных Гонорой взносов на содержание Дома моряков и Института слепых. Старая дама больше не желала иметь дела с этими деньгами. Каверли приехал из Ремзен-Парка в Нью-Йорк, и они с Мозесом собирались провести уик-энд в Сент-Ботолфсе. На деньги Гоноры они решили прежде всего купить Лиэндеру пароход, и Каверли написал отцу о скором приезде.

Лиэндер ушел с фабрики столового серебра, заявив, что возвращается на море. В субботу утром он проснулся рано с намерением пойти на рыбалку. Еще до восхода солнца, пытаясь натянуть резиновые сапоги, он подумал о том, как износилось его снаряжение, подразумевая под этим свое собственное тело. Он неудачно повернул колено, и резкая боль, расходясь в разные стороны, пронзила все его тело. Он взял удочку для форели, прошел полями и начал рыбачить в заводи, где Мозес когда-то увидел Розали. Он был поглощен своими ухищрениями, попытками обмануть рыбу с помощью птичьего пера и обрезка конского волоса. Листва была густая и испускала острый запах, а на дубах галдел вороний парламент. Много больших деревьев в лесу свалилось или было срублено на протяжении его жизни, но река осталась все такой же красивой. Когда Лиэндер стоял в глубокой заводи и солнечные лучи, проникая сквозь ветви деревьев, освещали камешки на дне, она казалась ему чем-то вроде входа в Аид, тончайшей пеленой света отделенный от того мира, где солнце согревало его руки, где вороны галдели и пререкались о налогах и где слышался шум ветра; и когда он увидел форель, она показалась ему тенью - призраком смерти, - и он подумал о своих ныне умерших компаньонах по рыбной ловле, память о которых он бодро отмечал тем, что брел сейчас по воде. Закидывая удочку, подтягивая леску, отцепляя мушки от коряг и разговаривая сам с собой, он чувствовал себя занятым и счастливым; он думал о своих сыновьях, о том, что они ушли в широкий мир и оправдали возложенные на них надежды, нашли себе жен, и будут теперь богатыми и скромными, и будут заботиться о благополучии удалившихся на покой моряков и слепых, и у них будет много сыновей, которые продолжат их род.