Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов

6

Может показаться невероятным, но Гонора Уопшот никогда не платила подоходного налога. Судья Бизли, который формально ведал ее делами, предполагал, что ей известны налоговые законы, но ни разу не заговаривал с ней на эту тему. Легкомыслие Гоноры, ее преступная небрежность объяснялись, вероятно, ее возрастом. Возможно, она чувствовала себя слишком старой, чтобы начинать что-то новое - например, платить налоги, или же думала, что умрет, прежде чем власти спохватятся. Время от времени мысль о том, что она нарушает закон, мелькала в ее голове, и она испытывала мимолетные угрызения совести; впрочем, ей представлялось, что одна из привилегий старости - это почти полная безответственность. Во всяком случае, налога она никогда не платила, и в результате однажды вечером человек по имени Норман Джонсон сошел с того самого поезда, который привез Каверли в Сент-Ботолфс в тот вечер, когда он увидел призрак своего отца.

Мистер Джоуит по одежде принял Джонсона за торговца и направил его в "Вайадакт-хаус". Мейбл Маултон, управлявшая гостиницей с тех пор, как ее отца разбил паралич, провела Джонсона наверх, в одну из задних комнат второго этажа.

- Комната не слишком хорошая, - пояснила она, - но все остальные заняты.

Она ушла, предоставив ему в одиночестве осматриваться на новом месте. Из единственного окна виднелась фабрика столового серебра по ту сторону реки. В углу комнаты стоял кувшин и таз для умывания. Под кроватью Джонсон увидел ночной горшок. Эти примитивные приспособления повергли его в уныние. Вообразить только - пользоваться ночным горшком в то время, когда люди уже исследуют космос! А что, астронавты пользуются ночными горшками? А шоферы? Чем они пользуются? Он перестал думать об этом и принюхался к воздуху в комнате, но гостиница была очень старая и к ее запахам следовало относиться снисходительно. Джонсон оба свои костюма - тот, что был на нем, и тот, что лежал в чемодане, - повесил в стенной шкаф. Целая коллекция металлических вешалок, висевших в шкафу, звенела еще добрых полчаса после того, как он до них дотронулся. Эта призрачная музыка начала его раздражать, но затем в комнату хлынула царившая в доме тишина. Над головой послышались шаги. Мужские? Женские? Каблуки Стучали резко, но поступь была тяжелая, и он решил, что это мужчина. Но что он там делал? Сначала незнакомец прошел от окна к стенному шкафу; затем от стенного шкафа к кровати. Затем от кровати к умывальнику, а от умывальника опять к окну. Шаги были проворные, быстрые и энергичные, но каков был смысл этих хождений? Может, он упаковывал вещи, или одевался, или брился, или же, как случалось с самим Джонсоном, просто бесцельно кружил по комнате, стараясь вспомнить, что он позабыл.

Джонсон в одной рубашке и кальсонах сидел на краю кровати. (Кальсоны у него были из набивной ткани с изображением карт и игральных костей.) Он откупорил бутылку хереса, налил полный стакан и немедленно выпил. В пестром и постоянно меняющемся потоке лиц, которые окружают нас, есть такие, что кажутся монетами одной чеканки - вид у них совершенно одинаковый и одинаковая ценность. Такие, как Джонсон, всегда были и всегда будут. У него было продолговатое лицо, к которому слово "зрелость" никак не подходило. Прожитое время было для Джонсона вереницей неожиданных потерь и тяжелых ударов, но в тусклом, неверном свете рубцы на ткани его эмоций были незаметны, и лицо его казалось серьезным, простым и непроницаемым. Можно три раза объехать вокруг света, развестись, вторично жениться, снова развестись, расстаться со своими детьми, нажить и истратить целое состояние, а потом, вернувшись "к началу своему", увидеть те же лица у тех же окон, покупать те же сигареты и газеты у того же старика киоскера, здороваться по утрам с тем же лифтером и прощаться вечерами с тем же гостиничным клерком, здороваться и прощаться со всеми, кого, как Джонсона, несчастье вогнало в жизнь, как гвозди в доски пола.

Джонсон был путником, привычным ко всем невзгодам одиночества, у пего случались бурные вспышки чувственности, и, когда он бывал в смятении духа, в его подсознании всплывали видения магистральных шоссе и автострад с развязками на разных уровнях, в нем таилось томление по венерину пояску, которым томились люди на земле еще задолго до того, как придумали миф о Венере, - томление, которое отвергает и добро и зло и которым правит страдание.

Отец Джонсона умер, когда он был еще мальчиком, и воспитывали его мать-учительница и ее сестра-портниха. Он был хорошим мальчиком, прилежным и трудолюбивым. В то время как другие мальчишки бегали на футбол, а потом носились по улицам, маленький Норман продавал ботиночные стельки, резиновые грелки, рождественские открытки и газеты, принимал подписку на журналы. Свои пятицентовики и десятицентовики он хранил в пустых банках из-под сливового сока и раз в неделю относил их в сберегательную кассу. Он два года сам платил за обучение в университете, а затем его призвали в пехоту. Он мог устроиться на погрузку руды на пристанях озера Верхнего, дававшую освобождение от военной службы, и сколотить за годы войны капиталец, но узнал об этом слишком поздно.