Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов

- Это вот к вам гости на рождественский обед, - сказал водитель. - Они велели мне заехать в три часа.

- Может, и вы зайдете? - спросил Каверли.

- О, нет, нет, спасибо, - ответил водитель. - У меня больной желудок, и мне ничего не надо, кроме тарелки супа. Я что-нибудь поем в поселке. От индейки и тому подобного мне становится плохо. Но нужно помочь им подняться на крыльцо. Я вам пособлю.

Каверли открыл дверь в гостиную и сказал негритянке, которую раньше видел на лужайке:

- Счастливого вам рождества. Я Каверли Уопшот. Мы очень рады, что вы пришли.

- Счастливого рождества, счастливого рождества, - сказала она, а из транзисторного приемника, который был у нее в руках, неслись звуки "Adeste Fideles" ["Приидите, верующие" (лат.)] в исполнении большого хора.

- Здесь семь ступенек, - сказал Каверли, - и еще порог.

Женщина взяла его за руку с доверием, порожденным привычкой и беспомощностью, и подняла лицо вверх, к сияющему небу.

- Я чуть-чуть вижу свет, - сказала она, - совсем чуть-чуть. Сегодня, наверно, яркий день.

- Да, яркий, - сказал Каверли. - Пять, шесть, семь.

- Joyeux Noel [счастливого рождества (франц.)], - сказал Мозес, сгибаясь в поклоне. - Можно снять с вас шаль?

- Нет, спасибо, нет, спасибо, - сказала женщина. - Я продрогла в автобусе и не сниму ее, пока не согреюсь.

Мозес ввел ее в гостиную, а в это время водитель помог подняться костлявому пророку, повторявшему:

- Помилуй нас, помилуй нас, боже милосерднейший, ниспошли нам мир.

- Молчите, молчите, Генри Сондерс, - сказала, негритянка. - Вы портите всем праздник. - Ее радио пело "Тихую ночь".

Всего гостей было восемь. На мужчинах были вязаные шапочки, которые, по-видимому, нетерпеливо и грубо натянул им на уши служитель, спешивший поскорей освободиться и вкусить удовольствие от своего собственного рождественского обеда. Когда Каверли и Бетси усадили всех в гостиной, Каверли оглядел слепых, стараясь понять мудрость выбора Гоноры, и подумал, что эти восемь лишенных зрения гостей, наверно, многое знали об истоках человеческой доброты. Ожидая невидимых незнакомцев, которые помогут им перейти дорогу, отличая на ощупь мягкосердечных людей от самодовольных, страдая от безразличия тех, кто так боится привлечь к себе внимание, что не решается помочь беспомощным, на каждом шагу рассчитывая на чью-то доброту, они, казалось, принесли с собой атмосферу столь мрачную, что с ней тщетно соперничало сияние этого дня. Удар был направлен по их зрению, но слепота их казалась не физическим недостатком, а своего рода повышенным внутренним прозрением, как будто первобытный человек был слепым, и слепота была в известной мере необходимым условием существования человека в древности, и эти незрячие гости принесли с собой в гостиную тайны ночи. Казалось, они говорили от имени тех, кто страдал, кто испытал вкус несчастья, столь же обманчивого, как наслаждение; от имени проигравших, людей конченых, неудачников, от имени тех, кому снится упущенное самолеты, поезда, пароходы, возможности; от имени тех, кто, пробудившись, видит пустую комнату, воду в пустом аквариуме, который выглядит грустно, как полоса воды, лежащая между пирсом и отчалившим кораблем; от имени всех тех, кто боится смерти. Так они сидели, спокойные, терпеливые, застенчивые, пока Мэгги не появилась в дверях со словами:

- Обед подан, и если вы сразу же не пойдете и не приметесь за него, то все остынет.

Одного за другим Каверли, Бетси и Мозес провели своих слепых гостей через залитый светом холл в столовую.

Итак, все копчено, пора расставаться. Здесь, в Сент-Ботолфсе, где я жил, теперь осень, - как быстро сменяются времена года! На рассвете я слышу крики гусей, эти волнующие странные звуки, сиплые, как гудки старых товарных поездов Бостонско-Мэнской железнодорожной компании. Я спрятал надувную лодку под навес и убрал с теннисного корта сетки. Свет уже не такой, каким был летом, теперь он резкий и прозрачный; небо как бы отодвинулось, не став от этого менее ярким. Движение самолетов в аэропортах усилилось, и мой кочевой народ облачился в спортивные брюки, и закрутил волосы на бигуди, и опять собрался в путь. Восприятие жизни как движения проникло даже в эту провинциальную заводь. Миссис Бретейн повесила на бельевую веревку для просушки свой плавательный бассейн из синей пластмассы. В Травертине какая-то дама нашла труп на своей грядке мяты. Кладбище, где покоятся Гонора и Лиэндер, поросло зеленым ковром, подобно улыбке прикрывшим буйный процесс разложения. Я укладываю чемоданы и иду к реке поплавать напоследок. Я люблю этот водный простор и его берега, хотя и понимаю, что это нелепо; не могу же я жениться на этом пейзаже и взять его к себе домой, в свою постель. В четыре часа раздается гудок на фабрике столового серебра, и чайки-сельделовы в голубом небе кричат, как ошалелые куры, снесшие яйцо.