Мюссе Де - Исповедь сына века

Лучшим доказательством этой мысли может послужить то, о чем я рассказываю сейчас. Моя возлюбленная хотела уехать со мной, и для этого мне стоило только сказать слово. Я видел, что она грустит, зачем же я медлил? Что, если бы мы уехали? Она пережила бы минуту колебания - и только. После трех дней пути все было бы забыто. Наедине со мной она бы думала обо мне одном. Зачем было мне разгадывать тайну, не угрожавшую моему счастью? Она соглашалась ехать, и это было главное. Мне оставалось только скрепить наш договор поцелуем... Послушайте же, что я сделал вместо этого.

Однажды вечером у нас обедал Смит. Я рано ушел к себе и оставил их вдвоем. Закрывая за собою дверь, я слышал, как Бригитта просила подать чай. На следующее утро, войдя в ее комнату, я случайно подошел к столу и увидел возле чайника только одну чашку. Никто не входил в комнату до меня, и, следовательно, слуга не мог ничего унести из того, что подавалось накануне. Я осмотрел все столы вокруг себя, надеясь увидеть где-нибудь другую чашку, и убедился, что ее нет.

- Смит долго еще оставался вчера? - спросил я у Бригитты.

- Он ушел в двенадцать часов.

- Кто-нибудь из служанок помогал вам раздеваться, когда вы ложились?

- Нет. Все в доме уже спали.

Я все еще искал взглядом чашку, и у меня дрожали руки. В каком это фарсе выведен ревнивец, который достаточно глуп, чтобы справляться об исчезнувшей чашке? "По какому поводу Смит и госпожа Пирсон могли пить из одной чашки?" Вот к чему сводилась благородная мысль, пришедшая мне в голову!

Все еще держа чашку в руке, я ходил с ней взад и вперед по комнате. И вдруг я расхохотался и бросил ее на пол. Она разбилась на тысячу осколков, и я каблуком раздавил их.

Бригитта не произнесла ни слова. В последующие два дня она выказывала мне холодность, граничившую с презрением, и я заметил, что со Смитом она обращалась более непринужденно и более ласково, чем обычно. Она называла его просто Анри и дружески улыбалась ему.

- Мне хочется подышать воздухом, - сказала она как-то после обеда. - Вы пойдете в оперу, Октав? Я охотно пошла бы туда пешком.

- Нет, я останусь дома, идите без меня.

Она взяла Смита под руку и ушла. Я пробыл один весь вечер. Передо мной лежала бумага, и я хотел записать свои мысли, но не смог.

Подобно любовнику, который, оставшись один, сейчас же достает спрятанное на груди письмо возлюбленной и предается дорогим мечтам, я целиком отдавался чувству глубокого одиночества и прятался от людей, чтобы предаться своим сомнениям. Предо мной стояли два пустых кресла, в которых обычно сидели Смит и Бригитта. Я с жадностью разглядывал их, словно они могли что-нибудь рассказать мне. Я тысячу раз перебирал в уме то, что видел и слышал. Время от времени я подходил к дверям и бросал взгляд на чемоданы, которые стояли вдоль стены и ждали уже целый месяц. Я тихонько открывал их, рассматривал платья, книги, аккуратно уложенные заботливыми и нежными руками. Я прислушивался к стуку проезжавших экипажей, и этот стук заставлял усиленно биться мое сердце. Я раскладывал на столе нашу любимую карту Европы, бывшую свидетельницей таких чудесных планов, и здесь, в присутствии всех моих надежд, в той самой комнате, где они зародились и были так близки к осуществлению, я давал волю самым ужасным предчувствиям.

Это невероятно, но я не ощущал ни гнева, ни ревности, одну только безграничную скорбь. Я не подозревал, и все же я сомневался. Человеческий ум так причудлив, что он умеет создавать из того, что он видит, и несмотря на то, что он видит, сотни причин для страдания. Право же, его мозг напоминает тюрьмы времен инквизиции; стены в них покрыты столькими орудиями пыток, что вы не можете понять ни назначения их, ни формы и невольно задаете себе вопрос, что это - клещи или игрушки? По-моему, сказав возлюбленной: "Все женщины обманывают", - мы как будто говорим ей: "Вы обманываете меня!"

То, что происходило в моем уме, было, пожалуй, не менее изощренно, чем самый утонченный софизм. То был своеобразный диалог между рассудком и совестью. "Что, если я потеряю Бригитту?" - говорил рассудок. "Но ведь она едет с тобой", - отвечала совесть. "Что, если она изменяет мне?" - "Как может она изменить тебе - ведь даже в своем завещании она просит молиться за тебя!" - "Что, если Смит любит ее?" - "Безумец, какое тебе дело, раз ты знаешь, что она любит тебя?" - "А если она любит меня, то почему она так печальна?" - "Это ее тайна, и ты должен уважать эту тайну". - "Будет ли она счастлива, если я увезу ее?" - "Люби ее, и она будет счастлива". "Почему, когда этот человек смотрит на нее, она как будто боится встретиться с ним взглядом?" - "Потому, что она женщина, а он молод". "Почему, когда она смотрит на него, он внезапно бледнеет?" - "Потому, что он мужчина, а она прекрасна". - "Почему он упал со слезами в мои объятия, когда я пришел к нему? Почему однажды он стиснул руками лоб?" - "Не спрашивай о том, чего ты не должен знать". - "Почему я не должен этого знать?" - "Потому, что ты ничтожен и слаб, и потому, что всякая тайна принадлежит богу". - "Но почему я страдаю? Почему я не могу без ужаса думать об этом?" - "Думай о твоем отце и о том, как делать добро". - "Но если я не могу думать об этом? Если меня привлекает зло?" - "Стань на колени и исповедуйся. Если ты веришь в зло, значит ты совершил его". - "Но если я и совершил зло, то разве в этом моя вина? Зачем добро предало меня?" - "Если ты сам пребываешь во тьме, значит ли это, что следует отрицать свет? Если существуют предатели, зачем тебе принадлежать к их числу?" - "Затем, что я боюсь быть обманутым". - "Почему ты проводишь ночи без сна? Младенцы спят в этот час. Почему ты остался один?" - "Потому, что я думаю, сомневаюсь и боюсь". - "Когда же ты сотворишь молитву?" - "Тогда, когда поверю. Зачем мне солгали?" - "Зачем ты сам лжешь, трус? Лжешь в эту самую минуту! Почему ты не умираешь, если не умеешь страдать?"