Филипп Делерм: Первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни (рассказы)

Человек с пакетом пирожных на весу, точь-в-точь профессор Турнесоль со своим маятником*, прекрасно вписывается в праздничное бурление после мессы, в гомон и дружескую толчею кафе, табачной лавочки и спорт-бара. Милые семейные воскресенья, минувшие и нынешние; время, точно кадило, раскачивается на коричневой бечевке. Над клобуком "монашки" проступило жирное пятнышко от крема.

* Чудаковатый герой популярных комиксов, не расстающийся со своим любимым маятником. (Здесь и далее примеч. переводчиков.)

ЛУЩЕНИЕ ГОРОШКА

Чаще всего это происходит в тот неприкаянный утренний час, когда замирает время. Уже убраны чашки и крошки от завтрака, и еще далеко до наваристого обеденного духа, в кухне полный покой, неземная тишь. Посреди стола на клеенке квадрат газеты, а на нем горка стручков и миска.

Никогда не угодишь к началу чистки. Обычно она уже в разгаре, когда ты проходишь через кухню, чтобы выйти в сад или проверить, нет ли почты...

- Можно я помогу?

Разумеется. Помочь всегда можно. Можно сесть за большой обеденный стол и лущить стручок за стручком, войдя в спонтанный, неспешный ритм. Это так легко - лущить горошек. Надавишь большим пальцем на прорезь стручка - и он послушно распахивает перед тобою створки. Если же попадется недозрелый, не такой податливый, надо вспороть ногтем зеленый чехол, сочный и плотный, до самой пергаментной подкладки. А потом одним движением соскоблить горошины. Самая последняя - совсем крошка. Иногда хочется раскусить ее. Невкусно, даже горьковато, одна травяная свежесть - под стать всей кухне в одиннадцать утра: холодная вода, чищеные овощи на краю раковины, обсыхающие морковки на чистой тряпке.

Беседа за столом идет клочками, и музыка слов, ровная, домашняя, будто часть той же картины. Договорив, поднимаешь глаза на собеседницу, она же не должна отрываться от работы, потом ее черед - таков ритуал. Болтаем о работе, о планах, о том, что мало времени и сил, - никаких душевных глубин. Что-то выяснять и обсуждать за лущением горошка не годится, в это занятие надо погрузиться и чуточку проплыть в нем против течения времени. Пусть хоть на пять минут протянуть, замедлить утро, пока, засучив рукава, не перелущишь стручок за стручком, все до последнего. Потом приятно окунуть руку в миску с чищеными горошинами. Масса гладеньких кругляшков - как нежно-зеленая жидкость, даже странно, что пальцам не мокро. Еще немного блаженной прозрачной тишины - и всё.

- Сходи-ка за хлебом.

РЮМОЧКА ПОРТВЕЙНА

Притворство с самого начала:

- Ну, разве что глоточек портвейна!

Легкая недомолвка, жеманная ужимка в самой интонации. О, мы, конечно, не из тех зануд, которые вообще не пьют крепких напитков. Но и не такие уж выпивохи: "глоточек портвейна" - скорее уступка, чем охота. Мы подыграем честной компании, но только самую малость, mezza voce, глотнем разок-другой.

Портвейн не пьют, его смакуют. Чтоб насладиться густотой и бархатом, а заодно продемонстрировать свою неприхотливость. Пусть другие упиваются роскошной ледяной горечью виски или джина с мартини, а мы погреем душу ароматом старой доброй Франции, садика деревенского кюре, немодной нынче сладостью - барышня и та лишь чуть зардеется.

"Портвейн" - само слово плещется в чреве черной бутылки. Темная одежда и гордая осанка дворянина. Или украшенная золотом клерикальная строгость прелата. Когда же наливаешь в рюмку, от черноты остается один намек. Цвет даже не рубина, а граната или текучей лавы, он навевает мысли об окровавленных кинжалах, жестокой мести, о постриге в монахини под страхом смерти. Такие ужасы и страсти таятся в символической рюмочке, из которой мы мирно потягиваем наше винцо. Солнечный эликсир, приглушенная ярость. Порочная пряность зрелого плода, в которой растворены весь пыл и жар. Малая толика портвейна разливает по жилам свой первородный огонь. Нечаянное удовольствие невпопад, превращающее скромность в лицемерие. Что ни капля черно-красной влаги на языке, то ощутимей бархатная тяжесть. Что ни глоток то ложь.

ЯБЛОЧНЫЙ ДУХ

Спускаешься в подвал. И вдруг... Это пахнут яблоки, разложенные для сушки на перевернутых фруктовых ящиках. Ты захвачен врасплох. Не ждал и не просил, чтобы тебе так захлестнуло душу. Но поздно. Яблочный дух, точно волна, накрыл с головой. И уже непонятно: как ты мог жить без этой сахаристой терпкости детства?

Нет ничего вкуснее этих сморщенных ломтиков: на вид сухие корочки, но каждая бороздка напитана сгущенной сладостью. Однако есть их не хочется. Чтобы смутная стихия запаха не превратилась в легко опознаваемый вкус. Сказать, что пахнет очень приятно или очень сильно? Не в этом дело. А в обонянии внутреннем - это запах счастливой поры. В нем школьная осень. Вот ты склонился над тетрадкой и фиолетовыми чернилами выводишь буквы. Дождь барабанит в окно, наступил длинный вечер.