Пэлем Вудхауз - Кодекс чести Вустеров

Впрочем, не только его внушительные размеры производили неизгладимое впечатление. Вблизи больше всего поражало крупное лицо с квадратной челюстью и намёком на усики, причем весьма тонким. Взгляд у него был свирепым и пронзительным. Короче, его ничего не стоило спутать с каким-нибудь диктатором.

- Родерик, - сказал старикашка Бассет, - посмотрите на этого человека. Он яркий пример того, что я всегда утверждал: тюрьма не ожесточает преступников, не портит их характеры, не мешает им подниматься по ступеням самих себя к сияющим вершинам совершенства.

Я узнал остроту - она принадлежала Дживзу - и удивился, где он мог её услышать.

- Посмотрите на него внимательно. Совсем недавно он получил у меня три месяца за то, что выхватывал из рук сумки на вокзалах, и, совершенно очевидно, пребывание в тюрьме оказало на него самое благоприятное действие. Он исправился.

- Да ну? - сказал диктатор.

Не стану спорить, «да ну?» звучит лучше, чем «ну да!», и тем не менее тон диктатора мне не понравился. Он смотрел на меня крайне подозрительно, если вы понимаете, что я имею в виду. Помню, мне тогда пришло в голову, что этот парень идеально подошёл бы для того, чтобы поиздеваться над кувшинчиком для сливок.

- С чего вы взяли, что он исправился?

- Естественно, он исправился. Судите сами. Выхолен, прекрасно одет, достойный член Общества. Не знаю, чем он сейчас занимается, но, совершенно очевидно, что не воровством сумок. Чем вы сейчас занимаетесь, молодой человек?

- По всей видимости, воровством зонтиков, - заметил диктатор. - Ваш он уже украл.

И я только собрался горячо запротестовать - и даже открыл рот, - когда внезапно у меня возникло ощущение, будто меня стукнули левее правого и правее левого уха чем-то тяжёлым, и я понял, что на самом деле сказать мне нечего.

Я имею в виду, я вдруг вспомнил, что вышел из дома без зонтика, однако в данную минуту я был в зонтике от нижней пуговицы жилета до пят. Что заставило меня взять этот предмет, прислонённый к креслу семнадцатого века, я понятия не имею, разве что тут сработал первобытный инстинкт, который заставляет цветы тянуться к солнцу, а homo sapiens без зонтика хватать первый, попавшийся ему под руку.

Естественно, как истинный джентльмен я обязан был принести свои извинения.

- Ох, ради бога, простите, - произнёс я, передавая злополучный предмет из рук в руки. - Мне очень жаль, что так получилось.

Старикашка заявил, что ему тоже очень жаль, и что он разочарован. Он сказал, подобные случаи не могут не нанести душевной травмы любому честному человеку.

Диктатор не преминул влезть в разговор. Он спросил, не позвать ли ему полисмена, и на мгновение глаза Бассета загорелись. Мысль о том, чтобы позвать полисмена, дорога сердцу любого судьи. В этом отношении судьи напоминают тигров, почуявших запах крови. Но старикашка покачал головой.

- Нет, Родерик. Не надо. Не хочу омрачать счастливейший день моей жизни.

Диктатор поджал губы, словно хотел возразить, что чем счастливее день, тем приятнее совершать добрые дела.

- Но, послушайте, - прерывающимся голосом сказал я. - Это досадное недоразумение.

- Ха! - воскликнул диктатор.

- Я решил, это мой зонтик.

- Основная твоя ошибка заключается в том, мой милый, - назидательно произнёс Бассет, - что ты абсолютно не способен отличить meum от tuum. На этот раз я не велю тебя арестовать, но впредь советую вести себя осмотрительнее. Пойдёмте, Родерик.

И они вышли из магазина, причем диктатор оглянулся на меня с порога и снова воскликнул «Ха!»

Сами понимаете, я прошёл через тяжелейшее испытание, а так как я человек чувствительный, мне первым делом захотелось вовсе даже не выполнять поручение тёти Делии, а помчаться к себе домой и выпить ещё один коктейль Дживза. Разгорячённые сердца мечтают о лесной прохладе, или как там, точно не помню. Только сейчас до меня дошло, что безумием было выходить на улицы Лондона, заправившись всего одним опохмелительным коктейлем, и я уже собрался потихоньку улизнуть и вернуться к живительному источнику, когда владелец магазина вынырнул из задней комнаты и, распространяя вокруг себя ароматы жареного мяса и грязного белья, спросил, что мне угодно. Благо он заговорил первым, я ответил, что насколько мне было известно, у него имеется на продажу серебряный кувшинчик для сливок восемнадцатого века в форме коровы.

Он мрачно покачал головой. Он вообще был мрачным типом, а лицо своё тщательно скрывал за густой порослью седых бакенбард.