Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 1)

— Мистер Уорингтон, я прекрасно помню, что мы с вами играли на лошадь, которую мой слуга передал вам в день вашего отъезда.

— Капеллан присутствовал при том, как мы играли. Мистер Сэмпсон, вы нас рассудите? — мягко спрашивает мистер Уорингтон.

— Я не могу не указать, что мистер Уорингтон играл на гнедую лошадь, объявляет мистер Сэмпсон.

— Ну, а получил другую, — с ухмылкой сказал мистер Уилл.

— И продал ее за тридцать шиллингов! — заметил мистер Уорингтон, сохраняя спокойный тон.

Уилл засмеялся.

— Тридцать шиллингов — очень неплохая цена за клячу с разбитыми коленями, ха-ха!

— Ни слова больше. Речь идет всего лишь о пари, дорогая леди Мария. Могу ли я положить вам еще цыпленка?

До тех пор, пока дама оставалась с ними, никто не мог бы превзойти мистера Уорингтона любезностью и веселостью. Когда же она встала из-за стола, Гарри проводил ее до двери, которую притворил за ней с учтивейшим поклоном. Постояв немного у закрытой двери, он приказал слугам удалиться. Когда они ушли, мистер Уорингтон запер за ними тяжелую дверь и положил ключ в карман.

Услышав щелканье замка, мистер Уилл, который потягивал пунш и искоса поглядывал на кузена, спросил его с одним из тех проклятий, которыми обычно украшал свою речь, какого... мистер Уорингтон запер дверь.

— Я полагаю, кое-каких объяснений не миновать, — ответил мистер Уорингтон. — Ну, и незачем им глазеть, как ссорятся их господа.

— А кто это ссорится, хотел бы я знать? — спросил Уилл, бледнея, и схватил нож.

— Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади мистера Уилла?

— Просто лошади! — вопит мистер Уилл.

— Я не такой (эпитет) дурак, каким вы меня считаете, — говорит мистер Уорингтон, — хотя я и приехал из Виргинии.

Затем он повторяет свой вопрос:

— Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади высокородного Уильяма Эсмонда, эсквайра?

— Не могу не признать этого, сэр, — говорит капеллан, обращая укоризненный взор на брата своего сиятельного патрона.

— А я ничего подобного не признаю, — заявляет мистер Уилл с несколько вымученным смехом.

— Да, сударь, не признаете, потому что вам соврать не трудней, чем смошенничать, — сказал мистер Уорингтон, подходя к кузену. — Отойдите, мистер капеллан, и будьте свидетелем честной игры! Потому что вы ничем не лучше...

Не лучше чего, мы сказать не можем и так никогда этого и не узнаем, ибо в этот миг дражайший кузен мистера Уорингтона запустил ему в голову бутылкой, но Гарри успел уклониться, так что метательный снаряд пролетел до противоположной стены, пробил насквозь писанную маслом физиономию какого-то предка Эсмондов и сам разлетелся вдребезги, оросив доброй пинтой старого портвейна лицо и парик капеллана.

— Боже милостивый, джентльмены, умоляю вас, успокойтесь, — вскричал священник, обагренный вином.

Но джентльмены не были склонны прислушиваться к гласу церкви. Потерпев неудачу с бутылкой, мистер Эсмонд схватил большой нож с серебряной рукояткой и кинулся на своего кузена. Однако Гарри, вспомнив боксеров в Мэрибоне, левой рукой отбил руку мистера Эсмонда, а правой нанес ему такой сокрушительный удар, что он отлетел к стене, стукнулся о дубовую обшивку и, надо полагать, узрел десять тысяч разноцветных огней. Ретируясь к стене, он уронил нож, и его стремительный противник отбросил это оружие ногой под стол.

Но и Уилл тоже бывал в Мэрибоне и в Хокли-ин-де-Хоул — переведя дух и сверкнув глазами над кровоточащим носом, он кинулся вперед, опустив голову, точно таран, и нацеливаясь в живот мистера Генри Уорингтона.

Гарри видел и этот прием в Мэрибоне, а также и в материнском имении, где поссорившиеся негры сталкивались в поединке, точно два пушечных ядра, одно тверже другого. Но Гарри взял на заметку и цивилизованные методы белых: он отпрыгнул в сторону и приветствовал своего врага сокрушительным ударом в правое ухо. Тот стукнулся лбом о тяжелый дубовый стол, рухнул на пол и застыл без движения.

— Капеллан, вы свидетель, что все было честно, — сказал мистер Уорингтон, еще дрожа от возбуждения, но стараясь подавить его и принять хладнокровный вид. Затем он вынул из кармана ключ и отпер дверь, за которой толпилось четверо слуг. Звон бьющегося стекла, крик, вопль, два-три проклятия подсказали им, что в комнате творится что-то неладное, и теперь, войдя, они увидели две багряные алые жертвы — капеллана, исходящего портвейном, и высокородного Уильяма Эсмонда, эсквайра, распростертого в луже собственной крови.