Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)

Однако мы пустились в путь лишь несколько дней спустя, и я умышленно обхожу здесь молчанием сцену расставания моей Андромахи со своим Гектором, отплывавшим с эскадрой. Прежде всего, Гектор находится в добром здравии (хотя и немного страдает от подагры), и негодный Пирр не сделал его вдову своей военной добычей, а к тому же разве подобные сцены горя, страха и расставания не повторяются ежечасно в дни войны и смуты? Помню, как мы перебирались с кораблей в лодки, вижу склоненное над поручнями милое лицо жены и улыбку ребенка у нее на руках. Но все это минуло и быльем поросло! Не испытывая тяги к поэзии, вы, капитан Майлз, вероятно, не помните те стихи из "Гомера" мистера Попа, где описывается сцена прощания с отцом-героем; но маменька частенько читывала их вам, когда вы были ребенком, и до сих пор хранит где-то в одной из своих платяных коробок латный нагрудник, который был на мне в тот день.

Мой второй опыт боевых действий оказался не удачнее первого. Мы были разбиты наголову, и в тот же вечер вернулись на корабли. Все тот же отчаянный вояка Ли, с которым Клинтону довелось иметь дело в Бостоне, противостоял ему теперь в Чарльстоне. Ли и отважный гарнизон форта оказали нам самое решительное и весьма успешное сопротивление. Форт на Салливан-Айленд был крепким орешком, и разгрызть его оказалось нам не по зубам. Огонь всех наших фрегатов был слишком слаб, чтобы расколоть его скорлупу. Когда же офицеры под командой сэра Генри, который, как всегда, был первым в деле, двинулись на приступ вброд, поток оказался непреодолимым. Прежде чем вернуться к жене, я подвергся риску утонуть, умереть от простуды и быть застреленным; к тому же наш фрегат сел на мель, и противник в полное свое удовольствие громил его из пушек до тех пор, пока, наконец, нам не удалось сняться с мели.

Небольшое происшествие, приключившееся в самый разгар этой неудачной экспедиции, послужило поводом для той дружбы, которая в дальнейшем возникла между мной и сэром Гарри Клинтоном и на протяжении всех кампаний, в которых я участвовал, связывала меня с этим замечательным офицером. Можно по-разному оценивать его способности военачальника, но я убежден, что человеческие достоинства этого генерала, которого я уважаю и всем сердцем люблю, совершенно бесспорны. Благородство его поведения и мужество не подлежат сомнению, и он не раз это доказывал — будь то при последней атаке на Бридс-Хилл, когда, идя во главе своих солдат, он взял приступом позиции континентальных войск, или теперь, при форте Салливан, или же год спустя, при форте Вашингтон, где, командуя штурмующей колонной, он со знаменем в руках пробился на высоту и ворвался в форт. Клинтон всегда и везде был в гуще боя, и трудно было сыскать на королевской службе более достойного воина.

Мы уже высаживались из лодок в воду с намерением пробиться к форту через проход, проложенный для нас корабельными орудиями, когда соседнюю с нами лодку поразило столь метко пущенное ядро, что оно одним махом вывело из строя три четверти команды вместе с рулевым-офицером и сбило флаг за его спиной. Видя, как несчастные солдаты посыпались в воду, словно кегли, сбитые одним ударом, я не мог удержаться от восклицания:

— Браво! Отличный прицел!

Тут генерал, обернувшись ко мне, угрюмо заметил:

— Сдается мне, сударь, что поведение неприятеля радует вас.

— Меня радует, сэр, — отозвался я, — что эти мои соотечественники дерутся, как приличествует нашей нации.

Мы продвигались к форту, награждаемые подобными же знаками внимания из мушкетов и пушек, продвигались до тех пор, пока не убедились, что вода доходит нам уже до груди и поднимается с каждым шагом все выше, после чего нам не оставалось ничего другого, как вернуться к лодкам и убраться подобру-поздорову. После этой вылазки сэр Генри навестил леди Уорингтон на "Сфинксе", был с ней весьма любезен и крепко подшучивал над автором этих скромных записок, коего он именовал не иначе как бунтовщиком в душе. Молю бога, чтобы моим детям не довелось стать свидетелями или участниками великих революций вроде той, что бушует ныне в стране наших несчастных соседей-французов. За редкими, крайне редкими исключениями к актерам этих великих трагедий лучше не приглядываться слишком пристально, ибо вожди на поверку оказываются не чем иным, как горластыми шарлатанами, герои — жалкими марионетками, а героини никак не могут похвастаться целомудрием. Награда далеко не всегда достается достойному, однако наша революция, как это ни удивительно, принесла ее как раз тому, кто больше всех ее заслуживал. А имена его врагов — помнит ли кто-нибудь их сейчас? И самые великие, самые удивительные его победы — отнюдь не те, которые он одержал в редких схватках с неприятелем, где успехи его были незначительны, а его победы над Конгрессом, над голодом и болезнями, над робкими друзьями и коварными врагами в его собственном стане, коих укрощал его могучий дух. Когда борьба закончилась и наши беспомощные предводители, возглавлявшие ее, принялись выгораживать каждый себя и поносить друг друга на виду у всей нации, — каких только взаимных обвинений не пришлось нам услышать каких только причин для проволочек не выдвигалось, каких только жалких оправданий не измышлялось в объяснение того, что такая-то эскадра с опозданием прибыла к месту назначения, что такой-то полк неверно понял приказ, а вон те ядра не подходили к вон тем пушкам, и так без конца! Но вот перед нами генерал, который бивал нас порой без единого выстрела, без пороха, без денег, и уж он-то никогда не помышлял об уловках, его-то никогда не покидало мужество. Во дни сомнений и тревог, опасностей и долгих бурь войны одна только неукротимая душа американского военачальника не дрогнула ни на миг.