Айн Рэнд - Источник

– Ты такой… молодой, Говард. Такой молодой… Как-то я упрекнул тебя тем, что ты старый и серьезный… Помнишь, когда мы работали у Франкона?

– Перестань, Питер. У нас все прекрасно без всяких воспоминаний.

– Это потому, что ты добрый. Подожди, не хмурься. Дай мне сказать. Я должен сказать. Я знаю, ты специально не говорил об этом. Господи, как я надеялся, что ты не заговоришь об этом. Я должен был одеться в броню, чтобы защититься в тот вечер, защититься от всего, что ты мог бросить мне в лицо. Но ты этого не сделал. Если бы все было наоборот и это был мой дом – можешь представить, что бы я сделал или сказал? Ты не можешь вообразить. Ты для этого недостаточно тщеславен.

– Почему же нет? Я очень даже тщеславен – если хочешь это так называть. Я никогда не делаю сравнений. Никогда не думаю о себе в соотношении с кем-то. Я отвергаю саму мысль о себе как части чего-либо. Я абсолютный эгоист.

– Да. Но эгоисты злые. А ты добрый. Ты самый себялюбивый и самый добрый человек из всех, кого я знаю. А это какая-то бессмыслица.

– Может, бессмысленны сами эти понятия. Может, они не означают того, что люди привыкли понимать под ними. Давай бросим эту тему. Если хочешь поговорить, давай поговорим о том, что мы будем делать. – Он наклонился и выглянул в окно. – Это будет там, внизу. Эта темная полоса – место, где будет Кортландт. Когда все будет завершено, я смогу видеть его из своего окна. Он станет частью города. Питер, я когда-нибудь говорил, как я люблю этот город?

Китинг допил остатки из своего стакана.

– Думаю, мне пора. Я… не в себе сегодня.

– Я позвоню через несколько дней. Лучше встретимся здесь. Не приходи ко мне в контору. Ведь ты не хочешь, чтобы тебя там увидели, кто-нибудь может догадаться. Кстати, когда я сделаю эскизы, ты должен сам сделать с них копии, в своей манере. Кто-нибудь может узнать мои чертежи.

– Да… хорошо.

Китинг встал и некоторое время неуверенно смотрел на свой портфель, затем поднял его, пробормотал слова прощания, взял шляпу, пошел к двери, остановился и снова посмотрел на портфель.

– Говард… Я что-то принес. Я хотел показать тебе… – Он вернулся и поставил портфель на стол. – Я никому это не показывал. – Пальцы его дрожали, когда он открывал замки. – Ни матери, ни Эллсворту Тухи… Я хочу, чтобы ты сказал, может, в этом…

Он вручил Рорку шесть холстов.

Рорк разглядывал их один за другим. Он смотрел на них дольше, чем было необходимо. Когда он смог поднять глаза, он покачал головой – это был молчаливый ответ на вопрос, которого Китинг не произнес.

– Слишком поздно, Питер, – сказал он мягко.

Китинг кивнул головой:

– Пожалуй, я… знал.

Когда Китинг ушел, Рорк прислонился к двери, закрыв глаза. Он испытывал невероятную жалость.

Никогда раньше он не чувствовал ничего подобного – ни когда Генри Камерон рухнул в конторе у его ног, ни когда Стивен Мэллори рыдал в его присутствии. Там все было ясно. А здесь было осознание потери человеком достоинства и надежды, полного истощения, конца, без надежды на возрождение. В этом чувстве было что-то постыдное – Рорку было стыдно, что у него смогло сформироваться такое мнение о человеке, чувство, лишенное даже намека на уважение.

Это жалость, подумал он и удивился. Ему пришло в голову, что в мире что-то неладно, если это ужасное чувство считается добродетелью.

Они расположились на берегу озера: Винанд ссутулился, сидя на валуне, Рорк растянулся на земле, Доминик возвышалась над бледно-голубым кругом своей юбки, раскинувшейся на траве. Позади, на холме, стоял дом. От холма поднимались вверх террасы. Дом состоял из горизонтальных прямоугольников, рассеченных вертикалями, – группа уменьшающихся ниш, каждая из которых была комнатой, при этом размер и форма каждой были задуманы так, что производили впечатление ступеней в цепи смыкавшихся линий этажей. Казалось, рука архитектора из просторной комнаты первого этажа медленно продвигалась вверх, создавая следующую ступень, затем останавливалась и вновь поднималась, теперь уже рывками, все более короткими и резкими, и наконец, оторвавшись, ушла в бесконечность. Создавалось впечатление, что плавный ритм поднимавшихся вверх террас подхватывался, усиливался и рассыпался в финале на стаккато аккордов.

– Мне нравится смотреть отсюда на дом, – сказал Винанд. – Вчера я провел здесь целый день, наблюдая за игрой света на стенах. Когда ты проектируешь здание, Говард, ты знаешь, как солнце будет играть на нем в любое время дня? Ты учитываешь это?