Филипп Эриа - Испорченные дети

Я села на брезент, которым мы закрывали наш форд и который захватили с собой вместе с полотенцами, термосом и сэндвичами. Я не спускала с Нормана глаз. Он вышел на берег. Как и тогда, я увидела его словно отлакированное тело, возникавшее из океана, все в россыпи солнечных бликов, увидела, как шагнул он ко мне. Но на участке, разделявшем нас, трое юношей играли в бейсбол. И этого оказалось достаточно, чтобы я была забыта. Норман без приглашения встал четвертым, ловко перехватив на лету мяч, что восхитило игроков. С этим новым партнером получалась настоящая игра.

Самым ловким, самым сильным, самым умелым оказался Норман. Он делал с мячом просто чудеса. Мяч для игры в бейсбол ужасно тяжелый и жесткий, им ничего не стоит отбить себе руки, в чем я сама имела случай убедиться на практике, играя с Норманом, когда у него не было партнеров. Сейчас Норман загонял всех игроков. Они восторженно заявили, что он terrific* {ужасающий - англ.). Подошли девушки и тоже стали смотреть на Нормана, не щадившего своих сил.

Достаточно ему было вступить на этот песок, как снова он стал кумиром, стал богом. Его обаяние особенно ярко проявляло себя сейчас, когда он, обнаженный, слитый со стихией, наслаждался игрой. Ни один из здешних юношей не мог с ним сравниться, хотя все они были молоды, ибо на пляжах Тихого океана не встречаются купальщики, будь то мужского или женского пола, старше тридцати лет. Я видела только его одного. Он снова стал в моих глазах таким, каким был год назад. Я пришла на пляж, чтобы бросить его, но обрела его вновь.

Состязание в мяч прекратилось за неимением партнеров. Норман мог подойти наконец ко мне. Теперь уже его тело лоснилось не от морской воды, а от пота. Он взял полотенце и тщательно стал вытираться. Потом сел и провел полотенцем по ногам. И тут же чертыхнулся.

- Смотрите-ка! - обратился он ко мне.

На подошве у него блестело черное жирное пятно. Я вдруг вспомнила наши французские пляжи, где сплошь и рядом приходится шагать прямо по бляшкам смолы, отваливающейся от кормы рыбачьих баркасов и прибиваемой к берегу морской волной.

- Это легко стирается жиром, Норман.

Он возразил мне, довольно уместно, что у него под рукой нет сейчас жира, на что я ответила, что придется дождаться вечера. Но американцы испытывают священный ужас перед любым пятном. Вооружившись ракушкой, Норман с суровой миной стал скрести пятку. И ворчал:

- Всё эти проклятые нефтяные вышки!

- Какие вышки? - удивилась я.- Они здесь ни при чем, Вы запачкались смолой, а она стекает с рыбачьих баркасов.

Норман без труда рассеял мое заблуждение. Виновны в происшествии именно "деррики", которые в нескольких милях отсюда заполонили берег и шагнули даже в море. По словам Нормана, его пятку обесчестила не смола, а нефть, плавающая в воде; он в этом уверен, если я сомневаюсь, то могу навести справки... Я с улыбкой прервала его.

- Ладно, Норман... Впрочем, это вопрос темперамента.

- Как темперамента?

- Да. Я, например, предпочитаю думать, что в вашей беде повинны рыбачьи баркасы.

- Почему?

- Потому что так поэтичнее.

Он повернул ко мне удивленное лицо.

- В конце концов, что с вами сегодня происходит, Эгнис?

Стараясь заглянуть мне в глаза, он отвел руку назад и уперся ладонью в песок. При этом движении торс его слегка изогнулся, подчеркнув широкий разворот плечей и тонкость талии. В эту минуту две мысли одновременно пронеслись у меня в голове: "Как он может быть таким прекрасным?" и "Как он может не понимать?"

Его глаза, черные, как агат, впились, не моргая, в мое лицо. Впервые с того времени, как я узнала Нормана, я без малейшего смятения встретила их лучи. Я даже улыбнулась, и улыбка эта тоже была для меня непривычно новой, ибо если до сегодняшнего дня к моей нежности и примешивалось порой сомнение и разочарование, то впервые это случилось в присутствии моего друга, когда он находился от меня на расстоянии всего полуметра, когда его рука, его взгляд, его губы почти касались меня, - я улыбнулась, и не будь Норман Норманом, он сразу бы все понял и ничего бы мне не пришлось объяснять, ничего сообщать.

И я предпочла отложить объяснение.

- Мне самой неприятно, Норман, я, видимо, перенервничала. Плохо спала. - Это было истинной правдой. - Поплаваю пять минут кролем, и все пройдет.

Я поднялась, ласково провела кончиками пальцев по его затылку и щеке, что, впрочем, уже давно перестало быть для меня привычным жестом. Я подобрала волосы, надела резиновую шапочку и побежала к воде.