Филипп Эриа - Золотая решетка

- Склеп, - улыбаясь, уточнила Агнесса.

- Правильно, склеп.

Старик Эмиль, убрав со стола и поставив перед Агнессой компот, попросил разрешения удалиться: пришла его очередь дежурить при покойнике.

- Кстати, Валентин, - спросила Агнесса, когда старик ушел, - скажи, мама не больна? Она произвела на меня просто ужасное впечатление, я даже не сразу ее узнала. Что с ней?

- Как что? - ответил Валентин, удивленно взглянув на сестру. - Ты же сама знаешь, что с ней. Да то, что Симон в плену.

- Господи!

Агнесса отложила ложку в сторону, Ей внезапно открылась глубина материнского горя и глубина собственного своего равнодушия к случившемуся. Узнав, что брат в плену, Агнесса сразу подумала о том, какие испытания выпадают на долю военнопленных, встревожилась и в мыслях примирилась с братом, но ни разу в этой связи она не подумала о матери. О матери, чья исступленная страсть к Симону была ей давно известна и чьи страдания легко можно было себе вообразить. Эта женщина не любила никого на свете, кроме двух своих сыновей; Валентину она дарила нежность и заботу, но Симон, старший сын, был великой любовью всей ее жизни. Чего бы она не сделала, чего она уже не сделала ради него? Симону было сорок лет; сорок лет и длилась эта любовь. Даже женитьба сына не отдалила их друг от друга, а потом сын овдовел, и мать приложила руку к устройству его второго брака. Все обстоятельства, ослабляющие с годами связь между матерью и сыном, не имели никакой власти над Мари Буссардель. Эта мать продолжала любить, невзирая на то, что опустели детские, невзирая на невесток, невзирая на все превратности судьбы. А сейчас она продолжала любить, невзирая на колючую проволоку немецкого лагеря для пленных офицеров. Как это Агнесса не догадалась о муках своей матери, как час тому назад, глядя на изможденное ее лицо, не подметила на нем печати страдания? Она упрекнула себя за бесчувственность.

А тем временем Валентин продолжал развивать свою мысль:

- Все это очень просто, Агнесса; если я отношусь сейчас к Симону иначе, то главным образом из-за мамы. Помнишь, после смерти бабуси мы с Симоном были в холодных отношениях?

- Как же, помню, - поспешила ответить Агнесса.

И в самом деле, она помнила, В период между Мюнхенским соглашением и "странной войной" Валентин, воспользовавшись новогодними каникулами, приехал в Пор-Кро повидаться с сестрою. За несколько месяцев до того скончался Ксавье, у Агнессы родился ребенок, разрыв между нею и семьей оба враждующих лагеря считали бесповоротным, но в самой долине Монсо зрела другая свара: наследники оказались недовольны вскрытым незадолго до того завещанием бабуси. Симон неожиданно для всех получил по завещанию гораздо большую долю, чем ему полагалось, и все родственники запротестовали против этой несправедливости, кроме Мари Буссардель, которая заявила, что она ни во что не намерена вмешиваться. Обойденные завещанием открыто заговорили о незаконном присвоении наследства, и Валентин пытался завербовать Агнессу в лагерь смутьянов. Но тщетно: Агнесса отправила младшего брата домой ни с чем; и сейчас ей не хотелось вспоминать об этом маневре Валентина и о том чувстве отвращения, которое оставила после себя их беседа.

- Но вот чего ты не знаешь, - продолжал Валентин, которому хотелось оправдать себя в глазах сестры, - вопреки тому, что моя позиция была неоспорима, вопреки всем моим доводам, вернее, даже неопровержимым доказательствам, я несколько месяцев спустя, когда началась война, вдруг как-то понял, что Симон на передовой. А меня прикомандировали к Цензурному комитету. И я, конечно, все забросил, взял и запер папку с документами в шкаф. И больше ее не трогал. Вплоть до августа. Когда меня демобилизовали в Бордо, я приехал к Элен и детям в Солонь, где уже находились папа с мамой. Мама в буквальном смысле слова ни на минуту не смыкала глаз целых два месяца, с тех пор как Симон перестал писать. Когда от него из лагеря пришла первая открытка, я отобрал бумаги у Элен, которая повсюду возила их с собой, сжег папку, даже не раскрыв ее, и сообщил об этом маме. Мама стала меня целовать, заплакала. Ну как? - спросил он, не дождавшись от сестры похвал. Ты не одобряешь мой поступок?

- Еще бы! Конечно, одобряю.

С минуту Агнесса сидела, словно завороженная рассказом брата; ей представилось, что она видит жену Валентина Элен, которая мчится по скорбным дорогам исхода, боясь потерять своих детей, свои бриллианты, свои самые ценные сокровища, среди которых - папка с обвинительным актом брата против брата.