Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

«Неоцененная мама́!

Я признала за лучшее немедленно показать ваше письмо лорду Думбелло. Он сказал, что люди всегда были и будут наклонны к злословию, и, по-видимому, полагает, что остановить распространение этой молвы невозможно. Что касается до вас, то он нисколько не сердится, а напротив, просит вас и папа́ приехать к нам на недельку в конце будущего месяца. Пожалуйста, приезжайте, 23 числа у нас будет большой званый обед. К нам пожалует его высочество, и я уверена, моему папа́ будет приятно его увидеть. Заметили ли вы, что эти слишком высокие шляпки выходят из моды? Мне никогда они не нравились, имея сношения с Парижем, я распорядилась, чтобы их отменили. Надеюсь, вам ничто не помешает приехать сюда.

Мистрис Грантли с минуты получения ответа полагала, что своими подозрениями обидела дочь. В этом ответе не было ни слова, которое опровергало бы клевету, значит, дочь ее виновата и не хочет оправдаться. Кроме того, в ответном письме было что-то особенное, производившее досаду и раздражение, хотя мистрис Грантли не могла объяснить себе причины этого чувства. Мистрис Грантли в письме к дочери излила почти всю свою душу, в полученном же ответе не было заметно даже малейшей частички души. При согласовании отношений к Богу и мамону, согласовании, которое мистрис Грантли с таким успехом вводила в воспитание своей дочери, этот орган почти вовсе не требовался, и он увял, или, вернее сказать, омертвел, собственно потому, что его никогда не употребляли.

– Я думаю, мы не поедем? – спросила мистрис Грантли, обращаясь к мужу.

– Разумеется, нет. Если ты хочешь съездить в Лондон, то я найму для тебя квартиру. Что касается до его высочества… При всем моем уважении к его высочеству, я вовсе не имею желания встретиться с ним за столом Думбелло.

Этим разговором и решился вопрос по поводу приглашения обитателей пломстэдского епископства в Лондон.

Куда же отправился Думбелло, так поспешно оставив жену свою в двенадцать часов? Не в парк, не в парламент и даже не в клуб. Он поехал прямо к лучшему ювелиру и купил у него великолепное колье, весьма редкое и интересное, состоявшее из трех рядов блестящих зеленых камней, оправленных в чистое золото, – колье, которое по весу и величине могло равняться с кирасой, украшенной драгоценными каменьями. В то время, когда леди Думбелло снова сидела за туалетом, приготовляясь к вечеру, муж ее поднес ей этот подарок, как знак возобновленного доверия, леди Думбелло, пересчитывая блестящие камни, торжествовала в душе, говоря самой себе, что она превосходно разыграла свои карты.

Но в то время как она считала эти камни, доставленные ей полным примирением с мужем, бедный Плантаженет Поллисер остался в совершенном неведении. О, если бы ему позволили посмотреть письмо мистрис Грантли, ответ на это письмо и подарок лорда Думбелло! Но все это было недоступно для него, и он, с сердцем, переполненным чувством ожидаемой любви, и с невольным трепетом от представлявшегося впереди разорения, покатил в своей карете в дом леди де Курси. После долгих размышлений он пришел к обыкновенному заключению: чему быть, тому не миновать, то следует сделать теперь. Он хотел признаться в любви и согласовать свое будущее с тем приемом, который будет оказан его признанию.

Когда он приехал к леди де Курси, комнаты были уже полны гостей. Это был первый бал зимнего сезона, и в Портман-сквэре собрался весь модный свет. Леди де Курси улыбалась, как будто муж ее находил особенное удовольствие давать балы, как будто положение старшего сына ее было самое счастливое, как будто интересы де Курси находились в отличном состоянии. Позади ее была леди Маргарита, кроткая в лице и озлобленная в душе, немного подальше от них стояла леди Розина, примирившаяся с блеском и тщеславием модного света, потому что бал назначен был без танцев. Были тут и замужние дочери леди де Курси, старавшиеся выказать свое достоинство, опираясь на несомненность своего происхождения. Был, конечно, и Гезби, счастливый в сознании своих родственных связей с графом. Кросби тоже находился в одной из гостиных, хотя и дал себе клятву никогда не ездить на балы графини и вдобавок навсегда отделиться от этого семейства. Но если бы он действительно отделился, что же тогда осталось бы для него? Поэтому-то он и приехал и теперь стоял в углу, одинокий и угрюмый, развлекая себя мыслью, что все в мире суета. Да, для суетного человека все будет суета, для человека без сердца и души все будет казаться бессердечным и бездушным.