Мохан Ракеш - Хозяин пепелища

— А ты напрасно шумишь, брат, — обращается кто-то к виновнику происшествия. — Если хочешь, чтобы чиновники помогли, поклонись им пониже да деньжонок принеси. Криком от них ничего не добьешься!

Проситель вскакивает на ноги, словно ужаленный.

— Ну уж нет! — кричит он. — Кланяться в ноги не буду! И денег у меня для них нет — и так не на что хлеба купить! Пойду сейчас к самому начальнику — пусть прикажет меня до смерти бить, сам сниму рубаху. По голой-то спине палки веселее гуляют!..

И он сбрасывает с себя рубаху. Несколько человек из толпы хватают его за руки, но он яростно вырывается.

— Пустите меня! Я только спрошу у господина начальника, зачем Махатма Ганди дал нам свободу? Для того ли, чтобы они измывались над нами и позорили его имя? Да кто же мы для них — люди или собаки?

Толпа вдруг начала расступаться: из канцелярии вышел сам начальник. Грозно сдвинув брови, он направился к беспокойному просителю.

— Чего шумишь? Что тебе нужно?

— Мое дело вот какое, господин. В реформу наделили меня, наконец, землей. Да только участок на болото пришелся. Ничего там не вырастишь… Подал я бумагу — просил, чтобы дали хоть клочок настоящей пахотной земли… И вот два года хожу, а дело ни с места… На худой конец заберите вы мою землю обратно и ничего взамен не давайте — хоть от налога-то освобожусь! А на моем болотце выройте пруд для ваших чиновников, чтобы они могли после работы рыбку удить! Или сваливайте туда таких собак, как я, когда мы подыхать начнем!..

— Поменьше языком болтай! Бери свои бумаги и иди за мной.

— Да бумаги-то не со мной, господин! Уже два года, как у вас лежат! Со мной только вот эти кости да на них две рваные тряпицы. А через неделю-другую, глядишь, и костей не будет — останется один номер — тысяча двести двадцать шесть дробь семь!

— Хватит болтать! Пойдем.

Господин начальник решительным шагом направляется в канцелярию. Полуобнаженный человек, перекинув рубаху через плечо, следует за ним.

Через минуту из кабинета начальника доносится звонок, и в канцелярии вдруг поднимается суетня. Чиновники перебегают от шкафа к шкафу и лихорадочно листают запыленные дела. Затем один из них бежит на цыпочках в кабинет. Слышен сердитый голос начальника…

Не проходит и получаса, как «некоронованный бадшах» показывается в дверях. На лице его торжествующая улыбка. Все глаза с жадным любопытством обращаются к нему.

— Ну, что я вам говорил! — кричит он. — Шуметь надо — только тогда тебя и услышат!

Семья радостно устремляется ему навстречу. Обняв мальчика за плечи, он с величественным видом идет к воротам, словно и впрямь бадшах, торжествующий победу над неверными. На всю улицу разносится его голос:

— Нашего времени им не жалко!

Затем вся группа скрывается в воротах, и во дворе окружного управления вновь воцаряется унылая и дремотная тишина. Откуда-то доносится мерный храп. Несколько человеческих фигур уныло бродят по двору в поисках тени. Рассыльный, подвернув под себя ноги, бесстрастно застыл на своем стуле, словно изваяние Будды… Появляется мальчишка из харчевни с большим подносом, на котором красуется пузатый чайник в окружении целой армии чашек. Он торопливо пересекает двор и исчезает за дверью. Жизнь во дворе совсем замирает. Только по-прежнему стрекочет пишущая машинка и, словно вторя ей, упрямо повторяет английский урок сынишка бродячего писаря.

— Пи-и-эн, пэн — перо… Эйч-и-эн, хэн — курица… Ди-и-эн, дэн — пещера…

_____

Бало отерла пот с лица концом сари и с надеждой взглянула на дорогу, хотя прекрасно понимала, что автобус прошел давным-давно. По обе стороны дороги насколько хватал глаз расстилалось унылое пепельно-черное поле, изрезанное вдоль и поперек бороздками пашен. Ни кустика, ни деревца. Пыльная, накаленная солнцем дорога, такая же унылая и серая, убегала за горизонт, в подернутую знойным маревом даль.

В двух шагах от дороги высился безобразный, сколоченный из старых досок навес. Здесь была автобусная остановка. Под навесом стояли на помосте два больших глиняных кувшина, и рядом с ними сидя дремал продавец воды — человек средних лет. Иногда, резко качнувшись, он просыпался, смотрел по сторонам, отирал взмокшую шею концом гамачхи [33] Гамачха — продолговатый кусок ткани; используется как пояс и шарф. и вновь погружался в дремоту. А у обочины, на самом краешке тени, отбрасываемой навесом, робко пристроился нищий, тощий, с нечесаной длинной гривой, и возле него — облезлая и такая же тощая собачонка. Оба не сводили голодных глаз с белого узелка, который Бало держала в руке. Заметив это, она опасливо прикрыла узелок концом сари. В узелке были лепешки, которые она принесла своему мужу Сучча Синху. Он работал шофером на линии Накодар — Джалландхар. При возвращении из Джалландхара его автобус останавливался здесь ровно в два часа, а двумя часами позже прибывал в Накодар. Там он стоял полчаса, и Сучча Синх мог спокойно съесть обед, принесенный женой, а несколько лепешек он откладывал на ужин. Сучча Синх был занят шесть дней в неделю и только на седьмой день, во вторник, являлся домой. Поэтому Бало каждый день к двум часам приносила на остановку обед и ужин. Из дому она выходила в начале первого, потому что их деревня находилась далеко от дороги. Иногда она опаздывала на две-три минуты. В этих случаях Сучча Синх под каким-нибудь предлогом задерживал автобус на остановке, а когда появлялась запыхавшаяся жена, сердито отчитывал ее — когда же наконец она поймет, что он состоит на государственной службе!