Мохан Ракеш - Хозяин пепелища

— О Чирагдин, сын мой, где ты? Скажи, Чирагдин, скажи хоть слово! Куда ты ушел? Куда скрылся?.. О Кишор! О Султан! Мои милые внуки! Зачем вы покинули своего старого деда?!

А с обгорелого косяка по-прежнему на серебряную седину головы и на белую рубаху старика медленно осыпался черный прах… Тем временем кто-то разбудил Раккху-борца, безмятежно спавшего в тени смоковницы. Узнав, что из Пакистана приехал Абдул Гани и что сейчас он здесь, на развалинах своего родного дома, Раккха почувствовал, как его рот наполняется липкой слюной. Он поперхнулся, громко отхаркался, сплюнул на выложенную кирпичом площадку у колодца. Потом опасливо покосился в сторону пепелища, учащенно задышал и выпятил вперед нижнюю губу.

— Абдул Гани сидит на своем пепелище, — вполголоса доложил Раккхе его ученик и напарник Лаччха, подсаживаясь к хозяину.

— С каких пор он стал считать это место своим? Оно принадлежит мне! — прорычал Раккха.

— Но ведь он сидит там совсем как хозяин.

— Ну, сидит — и пусть сидит, а ты подай мне чилам [22] Чилам — большая курительная трубка. ! — И потянулся всем телом. Выгибаясь и наклонившись вперед, он провел правой рукой по своим обнаженным бедрам.

— А если Манори ему про все рассказал?.. — Лаччха медленно поднялся и выразительно посмотрел на учителя.

— Или Манори жить надоело? — в тон ему ответил Раккха.

Лаччха пошел выполнять приказание.

Раккхе явно было не по себе: он начал подбирать валявшиеся на площадке сухие сморщенные листья смоковницы и торопливо перетирать их в своих толстых пальцах. Скоро возвратился Лаччха и молча подал ему чилам с подложенной под него чистой тряпицей.

— А, кроме Манори, Гани еще с кем-нибудь говорил? — с напускным равнодушием спросил Раккха и сделал глубокую затяжку.

— Нет.

— На, возьми, — он словно поперхнулся дымом и сунул чилам Лаччхе. Оглянувшись, Лаччха увидел, что в их сторону от пепелища идет старик, бережно поддерживаемый Манори. Лаччха быстро уселся на площадке и раз за разом торопливо затянулся. Его глаза испуганно перебегали с помрачневшего лица Раккхи на лицо убитого горем старика, медленно приближавшегося к ним. Манори шел на полшага впереди старика, как бы стараясь своим телом загородить его от Раккхи — насильника и убийцы. Но Гани еще издали заметил могучую фигуру борца, сидевшего у колодца. Гани сразу же узнал его.

— Раккха-борец! — удивленно воскликнул он, еще не доходя до колодца, и радостно, как лучшему другу, протянул Раккхе обе руки.

Напряженно вытянув шею и сощурив глаза, Раккха в упор смотрел на старика. В ответ на приветствие он издал лишь какой-то хриплый звук, словно прочищал горло.

— Раккха-борец, неужели ты не узнаешь меня? — опуская протянутые руки, печально сказал старик. — Я же Гани, Абдул Гани — отец Чирагдина!

Раккха окинул его подозрительным взглядом. В глазах старика светилась неподдельная радость. Даже морщины на лице будто разгладились. Нижняя губа у Раккхи еще больше отвисла, и из недр его туши наконец раздалось утробное рычание:

— Я узнал тебя, старый Гани!

Старик устало опустился на площадку у колодца и прислонился спиной к стволу смоковницы.

Люди в окнах застыли в напряженном ожидании, только изредка слышалось прерывистое взволнованное перешептывание:

— Наконец-то они сошлись лицом к лицу!..

— Сейчас-то Гани обязательно узнает, кто убил его сына.

— И что тогда будет!..

— Теперь уж Раккха ничего не сделает старику: нынче не те времена!..

— А то вот еще хозяин нашелся! Никому не дает даже палку воткнуть на пустыре!

— Теперь это место ничье — государственная собственность!..

— А Манори-то трус: почему он не рассказал старику, кто убил его сына, сноху и внучат?..

— Да ведь если бы Раккха был человек, а то ведь это бык бешеный! С ним только свяжись…

— …А как исхудал бедняга Гани! Как поседел! Борода-то стала вся серебряная…

Два человека у колодца долго молчали и не двигались.

— Ты посмотри, Раккха-борец, как все изменилось, — наконец тихо проговорил старик. — Уезжал — была семья и дом полная чаша, а вернулся — нашел лишь пепел да развалины! Одно пепелище… Но если правду сказать, будь моя воля — остался бы я доживать свой век на этом пепелище! — И глаза его наполнились слезами.

Раккха медленно подобрал вытянутые ноги и, сдернув гамачху, сушившуюся на срубе колодца, перекинул ее через плечо. Лаччха услужливо протянул ему чилам. Раккха не спеша затянулся.