Макс Фриш - Пьесы

"Театр - политическое заведение, - сказал в том же докладе Фриш. - Даже абсурдизм, который, казалось бы, уклоняется от политической роли театра, на самом деле ее играет: публика, которую удовлетворяет абсурд, привела бы в восторг диктатора - ведь она знать ничего не желает о причинах кризиса, но лишь упивается тем, что ее пугает, своим отдыхом в апокалипсическом садочке... Но что могут сделать другие пьесы, пьесы моралистов? Вот в чем вопрос". Утешительный пример действенности искусства, говорит далее Фриш, дан в "Гамлете". Но это театр в театре. Затеянный Гамлетом театр становится ловушкой, в которую попадает совесть короля,- но у современных генералов нет совести. Стало быть, рассуждает Фриш, направлять свой морализм следует не на злодеев (королей или генералов), а на тех, кто их выбирает или терпит.

Тут Фриша наводит на грустные мысли пример Брехта, театру которого раньше отказывали в праве называться искусством, а теперь, признав его гениальным, обрекли, увы, на "бездейственность классики". Однако эта бездейственность не абсолютна, по Фришу. Художник не в состоянии добиться прямого и непосредственного эффекта своим словом, практического - тут и сейчас - изменения порядка вещей. Но, разоблачая лицемерие буржуазной пропаганды, он тем самым ограничивает сферу ее воздействия, "накладывает запрет" на многие ее испытанные приемы, выбивает из ее рук демагогическое оружие - хотя бы тем, что дискредитирует ее лозунги. "Я знаю: усилия в этом направлении даже такого писателя, как Карл Краус, не спасли в свое время Вену. И все-таки теперь во многом благодаря литературе такие слова, как "война", уже невозможно использовать в качестве приманки".

Фриш не отчаивается в возможностях искусства, не предостерегает против его переоценки, по-прежнему утверждая, что одной художественной культуры недостаточно для человеческого устройства людей на земле - для этого необходима и культура политическая. Художник не всевластен, но и не беспомощен. "Уже тот факт, что гитлеровская клика, рассчитанная на всеобщее оглупление, не выносила литературу, достаточное доказательство силы писательского слова, хотя и негативное доказательство".

Старинный Цюрих, славу которого издавна составляли имена поселившихся в нем эмигрантов, теперь обрел знаменитость в лице Макса Фриша, навсегда вписавшего свое имя не только в литературные и театральные анналы города: в Цюрихе вам покажут бассейн, построенный по чертежам архитектора М. Фриша, подведут к обелиску, поставленному в знак протеста против войны во Вьетнаме, где на сером граните выбит его текст. И все-таки уроженец и постоянный - за вычетом путешествий - житель Цюриха, Фриш сам себя называет эмигрантом. В 1958 году, в речи при получении премии имени Бюхнера, припомнив, как он мальчишкой играл в футбол на одной из тихих улочек, неподалеку от двух соседних домов, на которых висят мемориальные доски с барельефами Бюхнера и Ленина, Фриш сознательно присоединил себя к традиции гонимых бунтарей и революционеров: "Мы стали эмигрантами, не покидая отечества... Первой станцией Бюхнера был Страсбург, нашей первой станцией стала ирония..."

"Люди спокойно переносят правду, пока над ней не начинают смеяться", сказано в "Дон Жуане". В иронии, в сатирическом смехе Фриш видит оружие против буржуазного мироустройства, в котором он обречен на внутреннюю эмиграцию, связанную для него с непрерывной борьбой за достоинство и право человека.

Фриш горд своей принадлежностью к нелюбезному на Западе клану "обличителей". Недавно, когда маститый швейцарский критик и литературовед Эмиль Штайгер выступил с резкими нападками на прогрессивную литературу критического реализма ("Когда подобные писатели утверждают, что, клоака и есть настоящий портрет мира; сутенеры, проститутки и пьяницы - истинные, неприукрашенные представители человечества, то мне хочется спросить: в каком обществе они вращаются?"), М. Фриш дал ему достойную отповедь ("Вероятно, в том же, что и вы, Эмиль Штайгер, только они видят его иначе, глубже..."). Литература, уверена она в своей действенности или нет, просто не имеет права умалчивать о неблагополучии общества, о болезненных его процессах, о язвах и нарывах - вот вывод Фриша. В ответ на замечание Штайгера, что "отчаяние в жизни" всегда процветает в сравнительно спокойные времена, Фриш сказал (ибо прения проходили публично): "История столь же недвусмысленно учит нас, что всегда, когда голову поднимает фашизм, литературу называют "нигилистической", потому что отхожее место в ее изображении выглядит именно тем, чем и является..."