Макс Фриш - Пьесы

Это своего рода традиционная парадоксальная мудрость простачка, никак не осознаваемая ее носителем и заключающаяся в умении обратить внимание на противоречие, мимо которого проходит невнимательный "развитый" ум. Эта простоватость может вызвать обличительный эффект, что нередкость в фарсе. "У таких, как я, нет пушек", - по-швейковски остро говорит убийца генералу.

Сознательное, аргументированное обличение пороков буржуазного общества Фриш вкладывает в уста прокурора. Наивысшей сатирической силы это обличение достигает в сцене в отеле. Именно здесь прокурор говорит об умеренности и воздержании как ханжеских добродетелях "бумажной эпохи", выдавшей человека власти безжизненных законов, говорит об "объятьях под контролем часов", о "страсти по календарю", мелком разврате как единственном и жалком приключении людей так называемого "привилегированного" круга. Тезисы прокурора дополняются затем блистательно проведенным саморазоблачением "хозяев положения", прежде всего речью министра внутренних дел перед иностранными корреспондентами, предвосхищающей отдельные положения "чрезвычайного законодательства", которое было введено в ФРГ в самое недавнее время.

Бесцветной жизни под эгидой буржуазного порядка прокурор противопоставляет море, "в котором поднялись из глубин наши настоящие боги дети радости, дети света", белый (как и Санта Крус) порт Санторин. Его попытка прорваться с помощью топора "сквозь джунгли законов и правил" к морю не увенчалась успехом. Санторин обернулся сначала клоакой, а под конец президентскими полномочиями. Здесь кончается дыхание "Санта Круса", намечается переход к политической притче, образцы которой Фриш даст потом в "Бидермане и поджигателях" и "Андорре". Здесь возникает художественная проекция вопроса, неожиданно на первый взгляд поставленного в самом конце вышеприведенной дневниковой записи: "Почему мы так много говорим о Германии?"

"Кто свергает власть ради свободы, тот берет на себя обратную ее сторону - власть", - говорится в самом конце пьесы. Прокурор кончает тем же, чем начал, только на другой ступени служения порядку. Казалось, он сжег за собой все мосты (позволил бросить в огонь бумаги) и окончательно вырвался из клише, из роли, дойдя до крайности, до убийства. Но абсолютная свобода Фриш трезвее ранних экзистенциалистов - мираж; эскейпизм, флибустьерство лишь ребяческая греза. Вырвавшись из одних рамок, прокурор попадает в другие, заполняя собой мифический след графа Эдерланда. Анархия - не выход из буржуазного тупика, топор - не спасение. В наиболее крайних своих проявлениях анархия, основывающаяся на культе силы, неумолимо приводит к защите пресловутого буржуазного порядка.

Историческая аналогия напрашивается сама собой. Критики не раз уже сравнивали эту пьесу Фриша с брехтовской "Карьерой Артура Уи". Гитлер также захватил власть, не встретив серьезного сопротивления со стороны хваленой буржуазной демократии. ("Часто я сам удивляюсь, почему меня ничто не останавливает. Я слышу скрип деревьев и кажусь себе ветром", - говорит прокурор.) Но эта параллель гораздо менее убедительна, чем у Брехта. Исходная ситуация прокурора явно недостаточна для политической притчи. Для Гитлера речь шла вовсе не о свободе от буржуазных норм. О Гитлере никак нельзя сказать, что он не преследовал цель добиться власти. Правда, модель Фриша, как всегда, стремится дать более широкую перспективу, пригодную не только для имевших уже место исторических обстоятельств, но и для возможного вариантного возобновления их в будущем. "Граф Эдерланд" - поэтому обвинение западному укладу жизни в целом, откровенная издевка над буржуазным правопорядком. Именно так была воспринята цюрихская премьера спектакля, вызвавшая целую бурю негодования в буржуазной прессе.

И все-таки эта пьеса при всей остроте ее драматических коллизий и остром обличительном пафосе не оставляет впечатления художественной цельности и завершенности. На некоторую искусственность перерастания личной драмы - пусть и отражающей общественные противоречия - в политическую притчу первым указал Ф. Дюрренматт. М. Фриш прислушался к мнению своего младшего коллеги, комедии, которого вызывают его глубокий интерес и сочувствие, и в дальнейших редакциях пьесы многое сделал для того, чтобы свести воедино разрозненные мотивы перенаселенной персонажами "страшной истории". Правда, и в окончательном виде "Граф Эдерланд" с его нечетким разделением она и яви, действительности и легенды с точки зрения внутреннего единства и связности уступает последующим пьесам-параболам Фриша.