Макс Фриш - Штиллер

- Разведемся мы или нет, еще что-нибудь придумаем, я сама не знаю, заявила она, - но сейчас оставь меня, пожалуйста, в покое.

И второе изречение его супруги:

- Незачем давать мне свободу. Если понадобится - я сама ее возьму!

Как видно, именно эта фраза разъярила его до такой степени, что здесь, в Генуе, средь бела дня он заговорил вслух сам с собою, не соображая, где он и куда идет. Да это и не имело значения. Шел где-то среди пакгаузов, железнодорожных путей и бочек дегтя. В какой-то момент он даже громко ругал свою жену, находившуюся по ту сторону Альп, пользуясь выражениями, которые чем крепче были, тем больше его успокаивали. Грубые и непристойные слова (говорит он), какие еще никогда в жизни не срывались у него с языка. Когда кто-то к нему обратился, Рольф был очень подавлен. Он вовсе не испытывал желания знакомиться с достопримечательностями Генуи. Никогда еще он не чувствовал себя таким беззащитным. Ему казалось, что все читают его сумбурные мысли, и он не нашел в себе силы отказать лодочнику, предлагавшему маленькую морскую прогулку по гавани. На свинцово-сером море переливались маслянистые пятна. Рольф сидел на вытертой подушке, в напряженной позе роденовского мыслителя - итальянец-лодочник за его спиной - и разве что краем уха слушал объяснения, полагающиеся за ту же плату. Из борта какого-то парохода ключом била горячая жирная вода. Затем они проплыли над затонувшей баржей, железный, покрытый ракушками остов ее угрожающе торчал из грязной глубины. Издали доносился стук клепального молота. Рольф воспринимал все, как фильм, цветной, даже с запахами, но фильм - цепь событий, в которых он не участвует. Время от времени ветер доносил до него надтреснутый, расколотый эхом гудок, неизвестно откуда, неизвестно к чему, ведь ни один из больших пароходов не готовился к отплытию. Было жарко. Синеватый смрад нависал над гаванью. Мимо них проскрипела жалкая рыбачья лодчонка, да покачивались бакены, и заплесневевшие цепи жутко мерцали в мутной глубине. Они проплыли мимо мола и доков. Все здесь - дерево, камень - было закопчено, замаслено до черноты. Но, по крайней мере, уходило время. То там, то здесь взблескивало брюхо снулой рыбы, развевалось матросское белье, из каюты слышался поющий голос, - все, чем может прельстить прогулка по гавани, было налицо; серый военный корабль с зачехленными орудиями, горы угля и белые чайки на них, а вдали - город, громоздящийся на склоне, - Генуя! - снова почти нереальная...

Далее Сибилла сказала:

- Я не хочу отвечать, не задавай мне вопросов! Мужчина, да, я же тебе сказала, и совсем не такой, как ты. Сейчас я ничего больше не могу сказать. Может быть, я действительно люблю его, еще не знаю. А тебя прошу об одном оставь меня в покое.

К концу прогулки Рольф, уже походивший на человека, которому на голову свалилось бревно, не торгуясь расплатился с мошенником-лодочником. Напиться, как следует напиться - вот было теперь единственное его желание. История с отрезом на костюм - конечно, мой прокурор рассказал ее куда более наглядно, чем я! - началась около ресторана, когда к нему подошел американский матрос и спросил, как пройти на такую-то улицу. Откуда мог это знать Рольф? Но матрос не отставал ни на шаг; говорил он как истый американец, и Рольф понимал его с трудом. Но кое-что все-таки разобрал. В два часа - было уже после полудня - судно матроса уйдет из Генуи: какое-то судно и вправду уже разводило пары, а в пакете, который держал матрос, подарок итальянскому другу военных лет. Черт возьми! Рольфу хватало собственных забот, но отчаявшийся матрос настойчиво продолжал рассказывать довольно-таки путаную историю про свой перевязанный бечевкой пакет. Он уже не успеет разыскать итальянского друга военных лет до отплытия, ведь его судно стоит под парами, поэтому он должен продать материю, - не тащить же такую роскошь обратно, в Америку!

Рольфа все это ничуть не интересовало. Чтобы отделаться от парня и поскорее добраться до стакана вина, он кивнул первому попавшемуся прохожему - ничем не примечательному молодому генуэзцу, может, тот объяснит матросу, где находится эта улица, или захочет купить отрез. И баста! Но торопившийся генуэзец, недовольный тем, что его задержали, не понимал по-американски, а матрос - по-итальянски. Рольфу пришлось взять на себя роль переводчика. Это было ему не по вкусу, не затем он целую ночь ехал в Геную; вдобавок у него мелькнуло подозрение, что его хотят втянуть в какую-то заранее подготовленную мошенническую аферу. Но в чем она заключалась? Рольф объяснялся по-итальянски так же дурно, как по-американски, наконец ему все же удалось выяснить, что молодой генуэзец нуждается в этом отрезе не больше, чем он сам, да и вообще не расположен терять с ними время, а следовательно, сделка не состоится. Два раза он пытался уйти, но взволнованный матрос, окончательно растерявшись без переводчика, снова и снова возвращал его. После длительных препирательств (все это время Рольф хотя бы не помнил о своей жене) генуэзец, подмигнув - это должно было свидетельствовать о его готовности совершить незаконную сделку, - повел их по узким улочкам с бесчисленными лесенками и детьми, по каким-то ущельям, полным разноцветного белья на веревках и крикливых голосов, и, наконец, в какой-то темной подворотне пожелал посмотреть злополучную материю. Временно освободившись от обязанностей переводчика, Рольф закурил. Все совершалось в полном молчании. Генуэзец, нахально пользуясь тем, что он оказался хозяином положения, был куда менее симпатичен, чем матрос, поминутно поглядывавший на часы, он вытянул из пакета две-три нитки, лизнул и посмотрел на свет, тускло просачивавшийся с заднего двора. "Чистой шерстью тут и не пахнет! - заявил он. - В лучшем случае - половина наполовину!" Рольф перевел, несколько смягчив выражения. "Тридцать тысяч лир, и по рукам! Последнее слово". Когда дошло до расплаты, у генуэзца, к сожалению, оказалось при себе всего десять тысяч лир, за остальными ему надо сходить домой, но у матроса нет времени ждать. Как быть? Может быть, выручит переводчик? Так вот где зарыта собака! Это Рольф понимал, несмотря на свою рассеянность, но все же раскрыл довольно тощий бумажник - не из сожаленья к матросу, а, по его утверждению, бросая, так сказать, вызов обывательской недоверчивости. Матрос - то ли благодарный, то ли обозленный, что его так обошли, - сунул в карман скомканные тридцать тысяч (двадцать из них принадлежали Рольфу) и, едва попрощавшись, убежал. Было уже половина второго! Впрочем, с Рольфом генуэзец повел себя по-джентльменски, не так нагло, как с матросом... не взял пакета, - несите его сами, в виде залога, пока не получите свои лиры, - он, видимо, почуял недоверие Рольфа.