Рубен Гальего: Мы не успели оглянуться (Предисловие к роману 'Фашист пролетел')

Без еды можно прожить месяц, без воды - не более недели, без кислорода - пять минут. Через пять минут наступает смерть. Рано или поздно приходится есть, пить и дышать. Дышать - прежде всего. После смерти Сталина на высочайшем уровне решили приоткрыть форточку. Приоткрыли немного, чуть-чуть, но этого оказалось достаточно. В огромном душном бараке приоткрытую форточку заметили не все. Большинство уже притерпелось к теплому спертому воздуху уютного стойла. Но те, кто заметил, те, кто подошел к форточке и вдохнул свежего морозного воздуха, отравились им навсегда. Да, именно отравились, я ничего не перепутал. Им бы спокойно жевать сено, честно ходить по кругу, толкая скрипящие несмазанные винтики страшной машины. Они должны были полюбить эту великую машину, слиться с ней в экстазе подчинения. И, посвятив бездушному механизму лучшие годы, отдав крысиной возне душу и тело, со слезами умиления принять от власть имущих ордер на трехкомнатное стойло и пожизненное право на получения чрезвычайно питательных консервов. Но, отравленные чужими книгами и враждебной музыкой, они уже другими глазами смотрели на родную страну, они хотели чего-то иного, несбыточного, но не менее великого и правильного.

С семи лет, с первого класса школы мы рисовали в тетрадках фашистские кресты. Рисовали, старательно обводя клеточки решетчатой тетради. Еще мы писали в тетради трехбуквенное неприличное слово. Это слово, запрещенное, как и свастика, и как свастика притягательное в своем запрете, мы писали в тетради абсолютно безнаказанно. Левая часть буквы "х" удобно дорисовывалась до правильного круга, а с добавлением верхнего хвостика превращалась в безобидную букву "в". Правое полукружье спокойно превращалось в букву "о". Из буквы "у" без особого труда можно было выписать букву "д", а "и краткая", казалась недоделанной первой буквой русского алфавита. Безобидное слово "вода" перетекало из тетрадки в тетрадку, убеждая взрослых в нашей лояльности, а нас - в неистребимости широко известного слова. Фашистский крест, нарисованный по клеточкам, при добавлении всего четырех аккуратных палочек становился простой геометрической фигурой, квадратом, разделенным на четыре части по горизонтали и вертикали. Нарисованные же рядом, квадраты эти сливались в бесконечную решетку, законспирированную самым тщательным образом. И, если в небрежно нарисованном и обведенном слове "вода" еще можно было при достаточном старании различить следы "и краткой", то решетка скрывала череду крестов безошибочно. Факт этот радовал, так как взрослые реагировали на обнаруженный в тетради ребенка враждебный символ гораздо сильнее, чем на относительно безобидное матерное слово.

Мы смотрели фильмы про войну. Фильмы про войну нравились мне больше всех. Были фильмы, в которых бравые советские солдаты всегда побеждали глупых фашистов. Фильмы-комедии, фильмы-агитки. Мы смеялись над немцами, радовались за наших, все было нормально. Но, видимо, создавать подобное кино наскучило советским режиссерам. Победа над слабым и глупым противникам казалось победой игрушечной и неубедительной. А когда, исчерпав темы героизма и самоотверженности пехоты, авиации и флота, кинематография добралась до непобедимой советской разведки, умным русским шпионам поневоле приходилось противопоставлять в беспощадном интеллектуальном столкновении не менее умных немецких контрразведчиков. Красивые немецкие офицеры с точеными надменными лицами в сексуальной военной форме хладнокровно расстреливали и вешали, пытали и допрашивали наших. Наши были добрее, умнее и сильнее, наши всегда побеждали, но наших героев было много, а немецких злодеев мало. Из фильма в фильм, из книги в книгу кочевали одни и те же немецкие имена, становясь реальнее и ощутимее с каждым кадром, с каждой страницей. Тогда еще не знали слова "сериал", тогда еще не представляли непреодолимой притягательной силы постоянных героев, плохих или хороших. Пиком популярности ненавистных фашистов стал фильм "Семнадцать мгновений весны". Всех самых одиозных злодеев играли в этом фильме наши родные, примелькавшиеся на экранах звезды кино. На экране совсем не злые немцы пили водку, курили, шутили и смеялись. Враг ездил в дорогих и красивых немецких машинах по аккуратным немецким улицам, пил кофе из маленьких чашечек, курил английские сигареты. И даже советский разведчик Штирлиц с безупречной арийской характеристикой был уже не совсем советским человеком. И когда Штирлиц, напряженно обдумывая очередное задание центра, неторопливо шел по немецкой улочке или пил пиво в немецкой пивной, мы отождествляли себя с ним, мы вместе со Штирлицем тоже становились немножко немцами.

Читать дальше