Роман Гари - Леди Л

Все ее опасения рассеивались, как только она вновь встречалась с ним. Отдаваясь ему, она испытывала такое счастье, что не вызывавшие сомнения доводы покончить со всем раз и навсегда становились лишь жалкими теоретическим построениями, не имеющими ничего общего с реальностью; и сам Арман, когда обнимал ее, когда вкушал наконец эту живую, доступную, осязаемую реальность, которую можно было прижать к себе, ощутить со всей полнотой, когда переживал этот внезапно материализовавшийся абсолют, то отдавался страсти с таким жаром и такой нежностью, что она забывала даже о том, что хорошо знала: все это лишь минутная передышка, отдохновение опустившегося на землю звездного странника. Они соединялись тогда на краткий миг в счастливой банальности.

- Я люблю тебя, ты знаешь.

- Молчи, Арман, а то она услышит...

- Кто?

- Та, другая.

- Не понимаю.

- Брось, Арман, ты прекрасно знаешь, о ком я. Человечество.

Он смеялся, играя ее волосами.

- Не преувеличивай. А то я подумаю, что ты ревнуешь меня к нему.

- Знаешь, у него повсюду свои шпионы. Они могут на тебя донести. В такой-то день такой-то субъект любил женщину в таком-то месте. Злостное преступление. Свобода, Равенство и Братство были там и могут засвидетельствовать.

- Ну и что дальше?

- Дальше... не знаю. Тебя предадут суду.

- И оправдают.

- Вот видишь, ты не любишь меня...

- Человечеству я скажу: я люблю одну женщину, она разделяет наши взгляды. Отважная, умная, верная боевая подруга... Серьезно, скоро я попрошу тебя помочь нам. Все складывается в нашу пользу. Репрессии ужесточаются. Рабочие страдают больше других и автоматически примыкают к нам.

Она задумчиво смотрела на него и вздыхала.

"Боже мой, - размышляла она, - зачем я связалась с идеалистом, зачем не влюбилась в свинью, как все? Не было бы никаких хлопот!" Но она знала, что это неправда. Напротив, блеск сжигавшего его пламени притягивал и ее. Как всякая женщина, она испытывала мучительное, инстинктивно властное желание обратить на себя всю ту неясность, что в нем была, обладать ею, не уступать никому, будь то даже целое человечество, это диковинное, способное на такую страстность и такую верность существо...

- Ну-ну, Анетта, почему ты плачешь?

- Ах, оставь меня.

Терроризм тогда достиг, особенно во Франции, своего апогея. Банкиров, политиков - и продажных, и честных - убивали прямо на улицах и даже в здании самого парламента; в общественных местах, в кафе, посещаемых "паразитами", взрывались бомбы; Глендейл в конце концов изъял у Анетты все, что осталось от ее драгоценностей. Армана, постоянно менявшего адреса, никогда не ночевавшего дважды в одном и том же месте, охраняли студенты, двое из которых, защищая его, погибли; она никогда не знала, где и когда они встретятся в следующий раз. Получив вдруг записку с вызовом на борт рыбацкого баркаса, она мчалась на озеро в Стрезу, где ее ждал Арман в красной рубахе и синем колпаке pescatore17, и она проводила ночь в рыболовной сети, как плененная русалка. Затем от него вновь не было вестей неделю или две, а газеты уже сообщали об очередном покушении - на торжественном открытии нового вокзала в Милане в толпе адским устройством ранена девочка, - и она, несчастная, встревоженная, готовая взбунтоваться, на сей раз по-настоящему, ждала, пока очередное послание не заставляло ее мчаться на кладбище Кампо Санто в Геную, где среди гипсовых святых и окаменевших ангелов перед ней внезапно вырастал Арман. Неоднократно они встречались также в доме Габриэле Д'Аннунцио, звезда которого только начинала тогда восходить в небе Италии. Их знакомство состоялось в манере, если так можно сказать, типичной для раннего Д'Аннунцио, который над своей жизнью работал с таким же вдохновенным усердием, как и над своими стихами. Прогуливаясь однажды вечером по Кампо Санто, они заметили невысокого, элегантно одетого молодого человека, следовавшего за ними по пятам среди вычурных памятников самого знаменитого кладбища в мире. Решив, что он из полиции, Арман уже было потянулся к пистолету, спрятанному под курткой, как вдруг незнакомец, подойдя ближе, чрезвычайно галантно, хотя и не без некоторой дерзости, поздоровался.

- Меня зовут Габриэле Д'Аннунцио, и я поэт, - сказал он. - У меня к вам просьба, и я заранее прошу извинить, если вы сочтете ее несколько необычной. Не согласитесь ли вы, сударь, вы, мадемуазель, облагодетельствовать мой очаг?

Арман смерил его холодным взглядом:

- Боюсь, я не понимаю, о чем вы.