Джон Голсуорси - Из сборника 'Пять рассказов'

1

Первого мая Фрэнк Эшерст и его друг Роберт Гартон, только что окончившие университет, были в пути. Они совершали большую прогулку и в этот день вышли из Брента, собираясь дойти до Шегфорда. Но колено Эшерста, поврежденное во время игры в футбол, давало о себе знать, а судя по карте ям оставалось идти еще около семи миль. У дороги, где тропа углублялась в лес, они присели, чтобы дать отдохнуть больной ноге Эшерста, и стали обсуждать мировые вопросы, как это всегда делают молодые люди. Оба были ростом в шесть футов с лишним и худые, как жерди; Эшерст - бледный, мечтательный, рассеянный; Гартон - диковатый, порывистый, курчавый и мускулистый, как первобытный зверь. Оба питали склонность к литературе, оба ходили без шапок. Светлые, мягкие и волнистые волосы Эшерста вились вокруг лба, как будто их все время откидывали, а темные непокорные кудри Гартона походили на гриву. На много миль кругом они не встретили ни души.

- Дорогой мой, - говорил Гартон, - жалость - просто следствие копания в себе. Это болезнь последних пяти тысяч лет. Мир был гораздо счастливее, когда не знал жалости.

Эшерст задумчиво следил за облаками.

- Но, во всяком случае, жалость - жемчужина мира.

- Нет, мой друг, все наши современные несчастья происходят от жалости. Возьми, к примеру, животных или краснокожих индейцев, их волнуют только собственные беды, а мы вечно мучаемся от чужой зубной боли. Давай перестанем жалеть других, и мы будем куда счастливей.

- Ты сам на это не способен.

Гартон задумчиво взъерошил свою густую шевелюру.

- Кто хочет познать жизнь по-настоящему, тот не должен быть слишком щепетильным. Морить голодом свое эмоциональное "я" - ошибка. Всякая эмоция только обогащает жизнь.

- Да? А если она противоречит чести?

- О, как это характерно для англичанина! Когда заговариваешь об эмоциях, о чувстве, англичане всегда подозревают, что речь идет о физической чувственности, и это их страшно шокирует. Они боятся страсти, но не сладострастия, - о нет! Лишь бы все удалось скрыть.

Эшерст ничего не ответил. Он сорвал голубенький цветок и стал сравнивать его с небом. Кукушка закуковала в зеленой гуще ветвей. Небо, цветы, птичьи голоса... Роберт говорит вздор.

- Пойдем поищем какую-нибудь ферму, где мы могли бы переночевать, сказал Эшерст и в эту минуту заметил девушку, шедшую в их сторону. Четко вырисовывалась она на синем небе, под согнутой в локте рукой - она несла корзинку - тоже виднелся кусочек неба. И Эшерст, невольно и бескорыстно отмечавший все прекрасное, сразу подумал: "Как красиво" Ветер вздувал ее темную шерстяную юбку и трепал синий берет. Ее серая блуза была изношена, башмаки потрескались, маленькие руки огрубели и покраснели, а шея сильно загорела. Темные волосы в беспорядке падали на высокий лоб, подбородок мягко закруглялся, короткая верхняя губка открывала белые зубы. Ресницы у нее были густые и темные, а тонкие брови почти сходились над правильным, прямым носом. Но настоящим чудом казались ее серые глаза, влажные и ясные, как будто впервые открывшиеся в этот день. Она глядела на Эшерста: ее, вероятно, поразил странный хромой человек без шляпы, с откинутыми назад волосами, уставившийся на нее своими огромными глазами. Он не мог снять шляпы, ибо на нем ее не было, а просто поднял руку в знак приветствия и сказал:

- Не укажете ли вы нам поблизости какую-нибудь ферму, где бы мы могли переночевать? У меня разболелась нога.

- Здесь неподалеку только наша ферма, сэр, - проговорила она без смущения приятным, очень нежным и звонким голосом.

- А где это?

- Вон там дальше, сэр,

- Не приютите ли вы нас на ночь?

- Да, я думаю, можно будет.

- Вы нам покажете дорогу?

- Да, сэр.

Эшерст молча захромал вслед за ней, а Гартон продолжал расспросы:

- Вы уроженка Девоншира?

- Нет, сэр.

- А откуда же вы?

- Из Уэльса.

- Ага! Я так и думал, что в вас кельтская кровь. Значит, это не ваша ферма?

- Нет, она принадлежит моей тетке, сэр.

- И вашему дяде?

- Он умер.

- А кто же там живет?

- Моя тетка и три двоюродных брата.

- Но дядя ваш был из Девоншира?

- Да, сэр.

- Вы давно здесь живете?

- Семь лет.

- А вам здесь нравится больше, чем в Уэльсе?

- Н-не знаю, сэр.

- Вы, верно, плохо помните те края!

- О нет! Но там как-то все по-другому.

- Охотно верю.

Эшерст вдруг спросил:

- Сколько вам лет?

- Семнадцать, сэр.

- А как вас зовут?

- Мигэн Дэвид, сэр.

- Это - Роберт Гартон, а я - Фрэнк Эшерст. Мы хотим попасть в Шегфорд.