Айн Рэнд - Мы живые

На некоторых станциях Кира выходила, стояла у окошек касс на продуваемых ветром платформах, ожидала следующего, грохочущего в сумерках поезда, который, появляясь, извергал фейерверк красных искр из трубы черного паровоза.

Затем снова стук колес, новые станции, кассы, другие поезда. Проходили день за днем, ночь за ночью, но Кира этого не замечала. Люди в форменных фуражках, проверяющие билеты, не могли знать, что эта девушка в старом пальто с потрепанным меховым воротником направляется к границе Латвии.

Последняя станция, на которой она уже не покупала билета, была темной маленькой платформой из гнилых деревянных досок, это была последняя станция перед пограничным городком.

Становилось темно. Коричневая колея в снегу уходила вдаль и сливалась там в красное пятно. Несколько сонных бойцов на платформе не обратили на нее никакого внимания. Большая плетеная корзинка с грохотом рухнула на землю, когда здоровые ручищи выкинули ее из багажного вагона. У двери вокзала кто-то громко просил кипятку. В окнах вагонов мерцали огоньки.

Она пошла прочь по машинной колее, сжимая свой чемодан.

Она шла, и ее черная худенькая фигура слегка клонилась назад. Она была одна в огромном поле, которое казалось ржавым в отблеске заходящего солнца.

Было уже темно, когда она увидела дома деревни и желтые пятна свечей в низеньких окнах этих домов. Она постучала в какую-то дверь. Дверь открыл мужчина; его волосы и борода были каким-то светлым кустистым клубком, из которого на нее с любопытством смотрели два глаза. Она сунула ему в руку купюру и попыталась объяснить ему все быстрым приглушенным шепотом. Ей не нужно было объяснять слишком долго. Те, кто был в доме, все знали и все понимали.

За деревянной перегородкой, стоя в соломе, где спали, прижавшись друг к другу, две свиньи, она переоделась, а те, кто были в доме, сидели у стола так, словно ее и не было; пять светловолосых голов, одна из которых была покрыта косынкой. Деревянные ложки стучали по деревянной посуде на столе, и стук еще одной ложки доносился от кирпичной печки в углу, где над деревянной плошкой склонилась, вздыхая, седая голова. На столе стояла свеча, и еще три маленьких язычка пламени плясали перед бронзовым треугольником из икон в углу: маленькие красные отблески на бронзовых нимбах.

Она надела белые валенки и достала свое платье; ее голые руки слегка дрожали, хотя в комнате было тепло и даже душно. Она надела на себя белое свадебное платье, его длинный шлейф шуршал в соломе, одна из свиней приоткрыла глаз. Кира подняла шлейф и тщательно приколола его большими английскими булавками к поясу. Она крепко обвязала волосы белым шарфом и надела свой белый меховой полушубок. Она осторожно потрогала маленький бугорок над ее левой грудью, куда она зашила ассигнации; это было последним и единственным оружием, которое ей понадобится.

Когда она подошла к столу, светловолосый гигант сказал голосом, лишенным всякого выражения:

– Лучше подождать часок, пока луну не закроет. Тучи не очень плотные.

Он подвинулся, давая ей место на лавке. Затем молча и повелительно указал на это место. Она подняла кружевное платье, переступила через скамью и села. Она сняла шубку и, повесив ее себе на руку, прижала к телу. Две пары женских глаз уставились на ее кружевной воротник, и девочка в голубой косынке прошептала что-то женщине постарше. Ее глаза были испуганными и недоверчивыми.

Мужчина молча поставил перед ней дымящуюся плошку.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Я не голодна.

– Ешь, – приказал он. – Тебе это понадобится.

Она послушно стала есть густые щи, приправленные свиным салом.

Мужчина неожиданно прервал тишину. Он сказал, не глядя на нее:

– Почитай всю ночь идти.

Она кивнула.

– Совсем молодая, – сказала женщина с другого конца стола, покачивая головой и вздыхая.

Когда она была готова идти, мужчина открыл дверь, и ветер жалобно завыл в пустой темноте. Мужчина пробормотал в свою светлую бороду:

– Иди, пока сможешь. Когда увидишь пограничников – ползи.

– Спасибо, – сказала она, и дверь закрылась.

Снег был ей до колен, каждый шаг превратился в падение вперед, так что ей пришлось высоко поднять свое платье, сжав подол в руках. Вокруг нее синева, которая совсем не была синей, скорее некий цвет, которого не существовало в известном ей мире, простирался бесконечно, и ей то казалось, что она стоит одиноко очень высоко над плоским кругом, то казалось, что эта белая синева огромной стеной сомкнулась над ее головой.