Айн Рэнд - Мы живые

– Ирина…

– Успокойся, не будем давать волю чувствам, даже если видимся мы с тобой в последний раз… Я хотела спросить тебя, Кира. Если хочешь, можешь не отвечать. Просто мне любопытно: что у тебя с Андреем Тагановым?

– Вот уже около года я его любовница, – пояснила Кира. – Так получилось, что тетя Лео в Берлине никак не…

– Я так и полагала. Бедная ты, Кира. Еще не известно, кому из нас нужно запастись мужеством.

– Мне будет страшно только в тот роковой день, когда я сдамся. А этот день никогда не настанет.

– А я уже сдалась, и все равно ничего не боюсь. Я только хочу понять одну вещь. Но мне кажется, никто не сможет объяснить мне этого. Ясно, что меня ждет смерть. Я все понимаю. Но не могу до конца поверить в это. Все так странно. Сначала жизнь тебе кажется чем-то очень дорогим и необыкновенно прекрасным, подобно священному сокровищу. А теперь, когда моя жизнь на исходе, никому до этого нет никакого дела. И что самое главное – никто не хочет понять, что значит для меня моя жизнь, это мое сокровище, и что в ней скрыто нечто, что обязательно надо понять и оценить. Откровенно говоря, я и сама не осознаю всей ее ценности. Нам всем нужно в чем-то разобраться, Кира. Но в чем? В чем?

Политзаключенных везли в отдельном вагоне; на винтовках у охранников сверкали штыки. Ирина и Саша сидели на деревянных полках друг против друга; они проехали вместе половину пути и теперь подъехали к узловой станции, где Ирину должны были пересадить на другой поезд. Темные окна вагона блестели, как будто обратная сторона стекол была обклеена лакированной кожей. Только налипшие пушистые хлопья снега свидетельствовали о том, что где-то за окном есть земля, облака и черное небо. Высоко под потолком раскачивался фонарь. Казалось, что при каждом стуке колес язычок пламени вспархивал и, подобно мотыльку, делающему круги над венчиком цветка, возвращался на свое прежнее место, на фитиль. Сидевший в одиночестве у окна юноша в старой зеленой студенческой фуражке слабым, заунывным голосом, в котором звучала усмешка, напевал сквозь зубы:

Саша и Ирина держались за руки. Ирина улыбалась, пряча подбородок в старый шерстяной шарф. Руки ее замерзли, изо рта шел пар.

– Нас не должны пугать эти десять лет, – шептала Ирина. – Срок не такой уж большой, как кажется. Знаешь, один философ, не помню, как его зовут, но это и не важно, сказал, что время – это иллюзия или что-то в этом роде. Время может идти быстро, если мы не думаем о нем. Мы все еще будем молоды, когда… когда выйдем на свободу. Давай пообещаем друг другу не думать ни о чем другом. Обещаешь?

– Да, – тихо промолвил Саша, глядя на руки Ирины. – Если бы я только не…

– Ты же давал мне слово, что никогда не будешь вспоминать об этом. Дорогой, неужели ты не понимаешь, что для меня было бы намного тяжелее остаться дома, в то время как тебя отправляют в Сибирь? Теперь же я чувствую, что у нас с тобой что-то общее. Ведь правда.

Саша ничего не сказал, а только опустил голову ей на колени.

– Послушай, – тихо сказала она, прильнув щекой к его светлым волосам, – я знаю, что не всегда будет легко сохранять присутствие духа. Иногда возникает мысль: что толку быть смелым ради собственной гордости? Поэтому давай договоримся, что попробуем выстоять ради самих себя. Когда тебе будет очень плохо, просто улыбнись и вспомни обо мне. Я буду поступать так же. И тогда мы останемся вместе. Запомни, очень важно хранить присутствие духа. Попробуем продержаться как можно дольше.

– Для чего все это?! – пессимистически возразил Саша. – У нас все равно не хватит сил.

– Саша, не говори так, – приподняв его голову, Ирина посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде, казалось, отражалась вера в каждое сказанное ею слово. – У нас крепкое здоровье. И кроме того, я уверена, что все эти рассказы о голоде и чахотке слишком преувеличены. Не так страшен черт, как его малюют.

Раздался скрежет колес. Поезд сбавлял ход.

– Господи, – простонал Саша, – разве уже станция?

Состав дернулся, и колеса застучали все быстрее и быстрее.

– Нет, – облегченно выдохнула Ирина, – еще нет.

Студент у окна продолжал завывать в такт колесам:

Он не спеша, с расстановкой повторял слово за словом, как будто в каждом из них заключались одновременно и вопрос, и ответ, подтверждавшие какую-то его мысль: