Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Как это обычно бывает с беременными, в облике молодой женщины появилось что-то болезненное и несчастное. Теперь она с трудом переносила духоту полуподвала. Раиса Исааковна смотрела на любимую дочь и вздыхала: какая она все-таки нежная и юная! Еще и девятнадцати не исполнилось бедняжке — и вот поди ж ты! Нелегка женская доля. Отец семейства, цыганистый Залман Шотланд, тоже переживал за Фирочку, с беспокойством отмечая ее бледность, покрытое пятнами лицо и дурное самочувствие. В письме к матери Соломон поделился своими тревогами.

Ответ пришел без задержки.

«Что за ерунда? — писала Песя на чистом идише. — К чему эти церемонии между близкими людьми? Разве Фирочка, да продлятся ее дни, не дорога нам, как дочь? Вот уже весна, скоро лето. Пусть Фирочка приезжает к нам, а уж мы тут позаботимся о том, чтобы она ни в чем не знала недостатка. Пусть отдохнет на свежем воздухе, а потом и родит, с Божьей помощью, внука или, еще того лучше, внучку. Фирочка, дорогая, ну что тебе делать сейчас в Мрскве? Здесь, среди лесов и полей, тебе сразу же полегчает…»

Так написала старая Песя своей невестке Эсфири. А в конце письма содержалась просьба привезти на лето в Гадяч еще и Тамарочку. Соскучились дед с бабкой по этой непоседливой козе.

Окончательное решение, как и прежде, оставалось за самой Фирочкой. В июне-июле Соломон должен был проходить практику на Урале. Раиса Исааковна только вздыхала; по мягкости характера она никогда не пользовалась особым влиянием на домашних. Поэтому вся тяжесть ответственности так или иначе ложилась на молодую хозяйку. Фирочка решила ехать.

Прошел май, заблистал июнь на окнах полуподвала. В скверах и на улицах правили бал солнце, зелень, цветы, пыль и жара. В пятом классе закончились занятия, и ничто не мешало Тамаре отправиться в Гадяч вместе с Фирочкой. Вениамин и Соломон планировали прибыть туда же в июле. Что касается Рахили, то она могла взять отпуск не раньше августа.

Таковы были планы. Но, как известно, человек предполагает, а Господь располагает. В субботу двадцать первого числа Вениамин и Рахиль привезли Тамарочку на Курский вокзал. Был чудесный вечер. Люди выходили из такси, вытаскивали из багажников вещи. Фирочку провожали всей семьей, включая отца, Залмана Шотланда. Раиса Исааковна, как всегда, не умолкала, а напоследок поскучнела и даже всплакнула. Приехала и старшая сестра Фирочки Елена с мужем Шоулом Левиным, слесарем и изобретателем. Отсутствовал лишь Соломон — он вот уже две недели работал на далеком уральском заводе.

На сей раз Фирочка и Тамара ехали через Харьков, Ромодан и Лохвице. Настроение у всех было замечательное. Смех, поцелуи, цветы и сигаретный дым. Прозвенел звонок, из головы состава послышался тяжкий вздох паровоза. Звезды еще не высыпали на вечернее небо, окна домов горели последним закатным блеском. Сложная паутина сияющих рельсов собиралась за платформами в толстую косу и уходила дальше, в пространство огромной страны. Снова вздохнул паровоз, и, как по сигналу, над платформой взметнулась прощальная волна поцелуев и слов. Поезд шел к Черному морю, на Туапсе и Сочи, в край здравниц и санаториев. Неудивительно, что радовались все — и пассажиры, и провожающие. Вот и последний звонок. Четверо провожающих стояли у открытого окна — изнутри к нему прильнули Фирочка и Тамара. Глаза девочки смеялись, лицо сияло счастьем. Еще бы: она ехала в Гадяч, к любимой бабушке Песе, к реке Псёл, ко всем своим друзьям и приятелям!

— Пока, мамочка! — кричала она Рахили.

Раиса Исааковна плакала, вытирая глаза зажатым в кулачке платочком. Фирочка улыбалась бледной, едва заметной улыбкой. Паровоз загудел и дернулся было с места, но тут же встал, осаженный инертными тормозами. Еще два рассерженных гудка прорезали вечерний сумрак, и состав наконец тронулся; стукнули на стыках колеса, и поезд медленно двинулся вдоль платформы. Провожающие тоже пошли, словно прикованные взглядами к сидящим в вагонах людям.

— Мамочка, пока! Я буду писать!

Скорость увеличилась, люди на платформе стали отставать, в воздухе замелькали машущие вслед поезду платочки. Еще какое-то время виден был красный глаз огонька на последнем вагоне, но вскоре пропал и он. Вениамин и Рахиль вышли на площадь.

Лишь всеведущий Господь знал, отчего таким бледным было лицо Фирочки за вагонным окном. В воскресенье, двадцать второго июня, уже на подъезде к Харькову Фирочка и Тамара услышали о начале войны. Немецкая авиация бомбила Киев, Минск и Смоленск. В Харькове тут же ввели затемнение, тьма опустилась на город. Еще недавно такие радостные лица едущих на отдых людей теперь были омрачены тяжкой заботой. Большинство пассажиров сошло в Харькове, чтобы вернуться домой, в столицу. Фирочка колебалась; она давно уже привыкла принимать самостоятельные решения, но почему-то не знала, как поступить сейчас, в этот важнейший момент выбора между жизнью и смертью.