Жорж Санд - Валентина. Леоне Леони [сборник]

– Да, – проговорила Атенаис, целуя Луизу, – лучше знать свою судьбу, какова бы она ни была, чем жить в таких муках.

– А теперь успокойтесь, – мягко произнесла Луиза, – постарайтесь уснуть и ничем не выдавайте завтра вашего смятения. Если вы считаете, что не можете рассчитывать на ответные чувства Бенедикта, чтобы сохранить женское достоинство, от вас потребуется выдержка.

– О, вы совершенно правы! – воскликнула девушка, откидываясь на подушки. – Я буду следовать всем вашим советам. Вы на моей стороне, и от этого я уже сейчас чувствую себя гораздо сильнее.

И впрямь, это решение несколько успокоило девушку, и она вскоре заснула, а Луиза, чувствуя, что ее собственное волнение куда глубже, сидела и ждала не смыкая глаз, когда с первым проблеском зари побелеет небосклон. На рассвете она услышала, как Бенедикт, тоже проведший бессонную ночь, осторожно открыл дверь своей спальни и спустился по лестнице. Луиза пошла за ним следом, не разбудив никого. Обменявшись непривычно многозначительными взглядами, они углубились в аллею сада, окропленную утренней росой.

Не решаясь заговорить на столь щекотливую тему, Луиза смущенно мялась, но Бенедикт начал разговор первым и твердо произнес:

– Друг мой, я знаю, что вы хотите мне сказать. Дубовые перегородки не столь уж толсты, ночь выдалась не такой уж бурной, и вокруг дома царила тишина, а сон мой был не столь уж глубок, и я до последнего слова слышал вашу беседу с Атенаис. Я уже готовил свою исповедь, но, боюсь, она не нужна: ведь вы прекрасно, даже лучше, чем я сам, осведомлены о моих чувствах.

Луиза остановилась и взглянула на Бенедикта, как бы желая убедиться, что он не шутит, но лицо его хранило столь невозмутимо спокойное выражение, что она опешила.

– Я знаю вашу манеру шутить, сохраняя полное хладнокровие, – возразила она, – но, умоляю вас, поговорим серьезно. Речь идет о чувствах, которыми вы не имеете права играть.

– Боже упаси! – с жаром воскликнул Бенедикт. – Речь идет о самой настоящей, самой священной любви в моей жизни. Атенаис вам сама об этом сказала, и, клянусь в том моей честью, я люблю Валентину всеми силами души.

Луиза растерянно всплеснула руками и воскликнула, устремив взор в небо:

– Какое безумие!

– Но почему же? – возразил Бенедикт, глядя на Луизу пристально и властно.

– Почему? – повторила Луиза. – И вы еще спрашиваете? Но, Бенедикт, вы, очевидно, бредите, или мне все это видится во сне? Вы любите мою сестру и прямо говорите мне об этом, на что же вы надеетесь, великий Боже?!

– На что я надеюсь?.. – задумчиво произнес он. – Вот на что: надеюсь любить ее всю свою жизнь.

– И вы думаете, что она пойдет на это?

– Как знать! Возможно!

– Но разве вам неизвестно, что она богата, что она знатного происхождения…

– Она, как и вы, дочь графа де Рембо, а ведь смел же я любить вас! Значит, вы оттолкнули меня лишь потому, что я сын крестьянина Лери?

– Конечно нет, – проговорила Луиза, побледнев, как мертвец, – но Валентине всего двадцать лет, и предположим даже, что у нее нет предрассудков относительно происхождения…

– У нее их нет, – прервал ее Бенедикт.

– Откуда вы знаете?

– Оттуда же, откуда и вы. Если не ошибаюсь, мы с вами одновременно узнали, какова Валентина.

– Но вы забыли, что она находится в зависимости от тщеславной, непреклонной матери и от столь же неумолимого света; что она невеста господина де Лансака, что, наконец, пренебрегая долгом, она неизбежно навлечет на себя проклятие семьи, презрение своей касты и навеки потеряет покой, загубив свою жизнь!

– Как мне не знать об этом!

– Но что сулит вам ее или ваше безумие?

– Ее – ничего, мое – все…

– Ах, вы надеетесь победить судьбу лишь одной силою вашего характера? Я угадала, не так ли? Не в первый раз я слышала, как вы развивали при мне свои утопии, но, поверьте мне, Бенедикт, будь вы даже существом более высоким, чем человек, вы все равно не добьетесь своего. С этой минуты я открыто объявляю вам войну и скорее откажусь от свиданий с сестрой, нежели дам вам случай и возможность загубить ее будущее…

– О, сколько горячности вы выказываете! – проговорил Бенедикт с улыбкой, жестоко ранившей Луизу. – Успокойтесь, дорогая моя сестра… Ведь вы сами чуть ли не приказывали называть вас так, когда оба мы еще не знали Валентину. Если бы вы позволили, я назвал бы вас еще более нежным именем. Мой беспокойный дух мог найти себе пристанище, и Валентина прошла бы через мою жизнь, не смутив ее ни на миг, но вы сами не пожелали того, вы отвергали мои признания, по здравому рассуждению я понимаю, что они казались вам просто смехотворными… Вы сами грубо оттолкнули меня, и я оказался в коварном грозовом море, и вот, когда я готов следовать за прекрасной звездой, сверкнувшей мне во мраке, вы вдруг обеспокоились. Что вам до того?