Жорж Санд - Валентина. Леоне Леони [сборник]

В жизни своей я ни разу не лгала и потому не смогла ему ответить. Я не желала назвать Генриета. Леони нахмурился.

– Тайна! – воскликнул он. – Тайна между нами! Не думал я, что ты на это способна. Но ведь ты же здесь никого не знаешь! Разве что… Если это он, то у него крови не хватит в жилах, чтобы смыть наглое оскорбление. Скажи мне, Жюльетта, приходил к тебе Шальм? Приставал ли он к тебе опять со своими гнусными предложениями или снова клеветал на меня?

– Шальм! – вскричала я. – Да разве он в Милане? – И мною овладел ужас, который, должно быть, отразился на моем лице, ибо Леони понял, что я не знаю о приезде виконта.

– Если это не он, – прошептал Леони, как бы разговаривая сам с собою, – кто же может быть, этот визитер, который запирается на три часа с моей женой и потом оставляет ее в обмороке. Маркиз весь день не отходил от меня ни на шаг.

– О боже, – воскликнула я, – стало быть, все ваши отвратительные приятели здесь! Сделайте, ради бога, так, чтоб они не знали, где я живу, и чтобы я их больше не видела.

– Но кто же все-таки тот мужчина, что бывает у вас и кому вы не отказываете в праве переступать порог вашей комнаты? – спросил Леони, становясь все более задумчивым и бледнея с каждой минутой. – Жюльетта, отвечайте! Я требую, вы слышите?

Я почувствовала, что попала в ужасное положение. Я сжала руки и молча молилась.

– Вы мне не отвечаете, – сказал Леони. – Бедная женщина! Вы плохо владеете собой. У вас есть любовник, Жюльетта! Что ж, вы правы, раз у меня есть любовница. Я дурак, если не могу этого перенести: ведь вы же согласились на то, чтобы я делил сердце и постель с другой. Но я, разумеется, не могу быть столь великодушным. Прощайте!

Он взял шляпу и надел перчатки, как-то судорожно и вместе с тем безучастно; затем вынул свой кошелек, положил его на камин и, не сказав мне более ни слова, даже не взглянув на меня, вышел из комнаты. Я услышала, как он спускается по лестнице ровным, неторопливым шагом.

От изумления, растерянности и страха кровь застыла у меня в жилах. Мне почудилось, что я вот-вот сойду с ума; я заткнула себе рот платком, чтобы не закричать; затем усталость одолела меня, и я снова впала в состояние какого-то гнетущего отупения.

Среди ночи в комнате мне послышался шум. Я открыла глаза и, не понимая, что, собственно, происходит, увидела Леони, который нервно шагал взад и вперед, а также маркиза, который, сидя за столом, опоражнивал бутылку водки. Я не пошевельнулась. Вначале я и не пыталась вникать в то, что они тут делают. Но мало-помалу долетавшие до меня слова дошли до моего сознания и приобрели какой-то смысл.

– Повторяю тебе, я его видел, уверен в этом, – говорил маркиз. – Он здесь.

– Проклятый пес! – отозвался Леони, топнув ногой. – Пропади он пропадом, только бы от него избавиться!

– Недурно сказано, – заметил маркиз. – И я того же мнения.

– Он уже вторгается ко мне в спальню и терзает эту несчастную женщину!

– А ты уверен, Леони, что ей это так уж неприятно?

– Молчи, гадина! И не пытайся внушить мне подозрений к этой бедняжке. У нее ничего не остается на свете, кроме моего уважения.

– И любви господина Генриета, – подхватил маркиз.

Леони сжал кулаки.

– Мы ее избавим от этой любви, – вскричал он, – и излечим от нее фламандца!

– Ах, Леони, только не делай глупости!

– А ты, Лоренцо, не делай подлости!

– И ты называешь это подлостью? У нас, видно, разные представления о ней. Ты преспокойно сводишь в могилу свою Дзагароло, чтобы унаследовать ее состояние, и вместе с тем ты счел бы предосудительным, если бы я спровадил на тот свет врага, чье существование сковывает нас по рукам и ногам. Тебе кажется вполне естественным, несмотря на запрет врачей, щедро дарить свою нежность бедной чахоточной и тем ускорять конец ее страданий…

– Иди к черту! Если этой исступленной угодно быстрее жить и вскоре умереть, к чему я буду ей мешать? Она достаточно хороша, чтобы находить меня всегда послушным, а я недостаточно люблю ее, чтобы ей противиться.

– Какой ужас! – шепнула я, и голова моя снова упала на подушку.

– Твоя жена как будто что-то сказала, – заметил маркиз.

– Она бредит, – отвечал Леони, – у нее жар.

– А ты уверен, что она нас не подслушивает?

– Нужно прежде всего, чтобы у нее достало силы нас подслушивать. Она тоже очень больна, бедняжка Жюльетта! Она не жалуется, она страдает молча. У нее нет двадцати горничных, которые бы ей прислуживали, она не платит любовникам за то, чтобы те потворствовали ее болезненным причудам: она умирает целомудренно, как святая, подобно искупительной жертве между небом и мною.