Себастиан Хафнер: Биография одного немца

На мой взгляд, историю нельзя понять, не учитывая этих личностных аспектов. А их-то как раз почти никто никогда не учитывает. Поэтому я, интереса ради, попробую сначала изложить двадцать лет предыдущей германской истории - так, как их понял и воспринял я, - прежде чем перейти к главной теме, к истории Германии, вошедшей в мою собственную жизнь. Излагать я их буду вкратце, чтобы только легче было понять, откуда взялось все последующее. Кроме того, так мы успеем ближе познакомиться друг с другом.

3

Моя сознательная жизнь началась с Первой мировой войны, как с удара гонга. Война для меня, как и для большинства европейцев, стала преждевременным концом летних каникул. Сразу скажу, что этот обрыв каникул был и остался для меня наибольшей травмой, которую нанесла мне та война.

С какой же милосердной внезапностью началась та война, если сравнить ее с мучительно медленным приближением войны теперешней! Первого августа 1914 года мы еще думали, что все обойдется, и нам не надо будет никуда уезжать от лета и солнца. Мы жили в деревенской усадьбе в Нижней Померании, вдали от городов, в лесах, которые я, тогда еще школьник, любил больше всего на свете. Мучительнее всего для меня была всегдашняя необходимость оставить мои леса в середине августа и ехать в город - для меня это была трагедия почти такая же, как сожжение новогодней елки после того, как праздники прошли. Но первого-то августа было еще не время, до конца каникул оставалось еще целых две бесконечные недели.

Тревожные вести приходили, конечно, еще до первого августа. В газетах появилось то, чего раньше не было: аршинные заголовки. Мой отец читал их дольше обычного, морща лоб и ругая австрияков, когда о них в газете заходила речь. Однажды в газете крупными буквами был напечатан заголовок: "Война!" Я впитывал в себя новые слова, значения которых не знал, то и дело прося взрослых объяснить, что такое "ультиматум", "мобилизация", "союзники", "Антанта". Наш сосед, майор, с обеими дочерьми которого я то дружил, то воевал, получил "повестку" - опять новое слово! - и внезапно уехал неведомо куда. Одного из сыновей хозяина нашей усадьбы тоже призвали. Когда он уезжал, все бежали вслед за повозкой, крича: "Победы тебе!", "Дай бог без ранений!" и "Мы тебя ждем!" Кто-то крикнул: "Бей сербов!" - и я, вспомнив, как отец ругался, прочтя газету, закричал: "И австрияков тоже!" И очень удивился, когда все вокруг почему-то засмеялись.

Но жальче всего мне было, когда я узнал, что из нашей усадьбы будут забирать коней, причем самых лучших - Ханса и Вахтеля, потому что они по каким-то спискам - боже, сколько у этого государства было всяких нелепых списков! - числились "в кавалерийском резерве". Я любил каждую из лошадей, живших в усадьбе, и расставание с двумя лучшими из них отозвалось в моем сердце новой болью.

И все-таки самое неприятное было то, что в семье у нас все чаще повторялось слово "уезжать": "Может быть, нам придется уезжать уже завтра". Для меня это звучало так же мрачно, как: "Может быть, нам уже завтра придется умереть". Ну почему же непременно завтра, когда до конца каникул остается еще целых две недели?!

Радио, если вы помните, тогда еще не было, а газеты добирались в наши леса с опозданием на сутки. Да в них ничего путного и не писали, если сравнить с газетами, выходящими в наши дни. Что говорить, дипломаты тогда меньше трепали языком... Короче, из всего этого выходило, что первого августа 1914 года нашей семье еще казалось, что войны не будет, а потому и переезжать в город смысла нет.

Я никогда не забуду это первое августа 1914 года - такого ощущения покоя, благоустроенности и безопасности я не испытывал потом никогда в жизни. Вот какой неожиданной стороной может обернуться личное переживание истории.

Была суббота, и в усадьбе царил мир и покой, как то бывает лишь на лоне природы. Все хозяйственные дела были уже закончены, коровы, звеня колокольчиками, возвращались в свои стойла, вся усадьба дышала покоем, наемные парни и девки разбрелись по своим каморкам, чтобы прихорошиться к очередным вечерним танцулькам. Внизу, в гостиной, украшенной оленьими рогами, с оловянными столовыми приборами и старинными блюдами из фаянса на столе, в мягких креслах сидели отец и хозяин усадьбы, вполголоса обсуждая что-то. Забежав туда, я, конечно, не понял произносимых ими слов, а потом и вообще забыл их. Но я не забыл, как звучали их голоса: светлый, полный надежды голос отца и низкий, уверенный бас нашего хозяина, сопровождаемый приятным дымом сигары, медленно поднимавшимся к потолку, и, пока они разговаривали, все было так спокойно, так хорошо и мирно. Тогда мне стало совершенно ясно: никакой войны быть не может, а значит, и в Боксхорн, на вокзал, нас ничто не гонит, и каникулы продолжатся, как всегда, до самой середины августа.