Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

Оливия молчала.

– Вы теперь говорите, что ваш муж самозванец, подложный баронет, а настоящий Лисль живет где-то вдали… смею спросить вас где?

– Я этого не знаю!

– Я это предугадывал! – проговорил майор.  – Это не в вашей власти!

– Пожалуй, что и так! – подтвердила Оливия.

– Прекрасно! А могу я спросить у вас еще, когда миссис Арнольд видела сэра Руперта?

– Лет пятнадцать назад, когда его взяли из больницы домой.

– Пятнадцать лет назад,  – повторил майор,  – это целая вечность, дорогая леди Лисль!.. Но мы, к счастью, можем опровергнуть это неосновательное обвинение Рахили Арнольд, признанной пользующим ее доктором безусловно помешанною, и письменным показанием ее мужа, Жильберта Арнольда, подписанным им в присутствии нотариуса баронета.

– Да поможет мне небо! – воскликнула Оливия, сложив тоскливо руки.  – Но я чувствую инстинктивно, что эта женщина сообщила мне правду.

– Ваш инстинкт будет вам весьма плохой поддержкой перед лицом закона, милая леди Лисль,  – возразил майор.  – Мы вас не боимся… не так ли, милый Руперт? Мы не боимся также и Рахили Арнольд. На свете существует только одна особа, которой сэр Руперт должен слегка бояться, а эта особа – майор Гранвиль Варней.

При последних словах майор слегка ударил рукой по жилету в том месте, где лежал известный порт-папье, и стальная цепочка, посредством которой он был прикреплен к поясу, издала легкий звон.

– Да поможет мне Бог и научит меня, как поступить в моем несчастном положении,  – сказала леди Лисль.

– Я советую вам лучше оставить все как есть, чем начинать вполне бесполезный скандал, который только сделает вас предметом сострадания – в качестве честолюбивой женщины, обманутой сыном бродяги-браконьера; это будет еще ужаснее «Лионской дамы».

С тоской и отчаянием ушла Оливия в свою комнату, чтобы обдумать все происшествия этого дня.

Утром другого дня леди Лисль увидела, проходя через переднюю, двух человек, прохаживавшихся перед главным подъездом.

– Кого вы ожидаете? – спросила она одного из них, здорового, широкоплечего малого, шея которого была обмотана красным бумажным платком.

– Мы ожидаем одну особу, которую должны перевезти в приют, но она долго не идет.

– Приют?… Какой приют? – изумилась Оливия.

– Приют для умалишенных.

Прежде чем леди Лисль могла предложить еще один вопрос, в переднюю вошла Рахиль Арнольд, поддерживаемая сиделкой и еще другой женщиной с грубым выражением лица, присланной из дома умалишенных, чтобы перевезти больную. Несчастная Рахиль была бледна, как мертвая, и дрожала всем телом.

– О миледи… миледи! – воскликнула она.  – Не позволяйте им увезти меня от вас, я ведь не сумасшедшая… право, не сумасшедшая! То, что я вам сказала,  – безусловно правдиво до единого слова!

– Это доказывает, леди Лисль,  – раздался вдруг голос майора, появившегося в дверях библиотеки,  – что пора запереть в четырех стенах людей, которые сделались жертвами галлюцинаций; иначе они могут оказать очень вредное влияние на других – даже развитых личностей, так что эти последние сойдут в конце концов, как и они, с ума. Не позабудьте, леди, что самый громкий титул не заграждает входа в дом умалишенных!

Женщина с грубым лицом и один из незнакомцев потащили Рахиль. Но, дойдя до порога, Рахиль остановилась и, протянув свою исхудалую руку, воскликнула торжественно:

– Призываю проклятие на весь этот дом и на живущих в нем!

Снег давно уже растаял на улицах Бельминстера. Крокусы в саду мистера Геварда заменились великолепными нарциссами и душистыми жонкилями; скромные фиалочки прятались в тени кустов, а Бланш Гевард проводила все свое время за исполнением принятых ею обязанностей. Прекрасный викарий был все так же печален и ревностен к делу; добродушный ректор по-прежнему боролся с грехами и недостатками своей паствы, между тем как Ричард Саундерс занимал должность директора новоустроенной народной школы. В один прекрасный майский день он сидел посреди своих беспокойных учеников, терпеливо объясняя им какой-то урок. Как он ни неутомим, как ни любим учениками, но посторонний наблюдатель понял бы с первого же взгляда, что он неуместен в этом простом училище. Голубые глаза его выражают смесь страдания, но вместе и добродушия; в манерах его проглядывает что-то нервное, ненормальное, свидетельствующее, что дух его стремится к высшей деятельности. Но что бы он ни думал и ни чувствовал – он превосходно выполняет свой долг, и дети преданы ему от всей души, что доказывается ими различными способами. Они приносят ему прекрасные букеты из своих садов – встают еще до зари, чтобы украсить классную этими же букетами; они идут за несколько миль, чтобы достать ему книгу, в которой он нуждается, так как им известно, что он много занимается науками, они смотрят на него удивленными взорами и разинув рот, когда он сидит, наклонившись над каким-нибудь толстым томом, взятым им у какого-нибудь из окрестных пасторов.