Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

Да… Но Богу известно, что искушение было неотразимо сильно… Женщина, изменившая когда-то данной клятве, сделалась вдруг вдовой… А он не переставал любить ее безумно, даже при совершении рокового союза. Он отправился в Англию и женился на ней, несмотря на то, что был перед законом уже мужем другой и должен был предвидеть последствия такого рискованного шага… По милости презренного, который хотел высосать его кровь капля за каплей, каждое мгновение его жизни было отравлено угрызениями совести, каждая улыбка любимой им женщины была для него горьким упреком в его безумных действиях… Клерибелль, Клерибелль! Скажите, ради бога, могли бы вы простить такого человека?… Нашли бы вы в себе настолько сострадания, чтоб пожалеть о нем? Были бы вы в состоянии сказать ему: «Умри с миром, и мир твоим костям на могиле! Я помню и знаю, как ты любил меня, и прощаю тебя во имя этой пламенной, неизменной любви!..» Сказали бы вы это или нет, Клерибелль?

Миссис Вальдзингам, бледная, подошла к капитану и, взяв его голову обеими руками, притянула ее и прижала к груди.

– Артур,  – прошептала она с ненормальным спокойствием.  – Я прощаю тебя… Ведь ты рассказал мне собственную историю. Я прощаю тебя, жалею о тебе и люблю тебя так же горячо и сердечно!

Она взглянула кротко в лицо своему мужу и заметила на нем выражение безысходной тоски.

– Клерибелль… Руперт!..  – произнес он с усилием.  – Ребенок жив… Майор… Разведайте… Спросите!..

Он хотел сказать еще что-то, но произнес какие-то непонятные слова и упал грузно на пол, пока жена его звала на помощь слуг.

Слуги, прибежавшие на крик миссис Вальдзингам, нашли капитана распростертым на ковре. Его сжатые губы были покрыты пеной. Его отнесли в спальню, а грум во весь опор поскакал за врачом. Капитан потерял способность говорить. Проведя еще сутки в бессознательном состоянии, он скончался спокойно на руках Клерибелль. Из Лондона приехали два знаменитых доктора, но они не могли сделать больше того, что сделал лисльвудский незнаменитый доктор. Артуру Вальдзингаму предсказывали часто, что ему суждено умереть от удара, и это предсказание исполнилось.

В это самое лето некто Джозеф Слогуд поучал каждое воскресенье прихожан, собиравшихся в небольшой часовне, выстроенной в отдаленном углу Ольд-Кент-Рида. Эта часовня служила прежде мастерской одному архитектору; затем она последовательно служила помещением летнего театра, затем для стрельбы в цель, для продажи посуды, пока ее владелец не потерял терпения. Он принялся усердно за ее перестройку, начал пилить, рубить и не давать себе положительно отдыха, пока из-под его рук не вышла часовня, которую он оштукатурил и назвал «Литль-Бела».

Но прежде чем обустраивать часовню и украшать ее кафедрой в виде рамки, прежде чем разделить ее на маленькие четырехугольники, расставив симметрично дубовые скамейки, строитель позаботился найти такое общество, на карманы которого он мог вполне рассчитывать: надо же было брать с приходящих хоть что-нибудь за их право сидеть на жестких скамейках, и тем вознаградить его за труды. После зрелых размышлений он пришел к убеждению, что важнее всего отыскать проповедника, чтобы привлечь к себе публику. Поиски его не замедлили увенчаться успехом: три недели спустя по устройстве часовни жившие поблизости граждане были разбужены мощным голосом, раздававшимся с полированной кафедры. Любопытство принудило их послушать проповедника. Некоторые ушли, недовольные его «поучением», не дослушав до конца. Некоторые осмелились даже заговорить, что слова проповедника отзываются резкостью, несогласной с духом смирения и любви.

Но, с другой стороны, несколько человек из местного купечества провозгласили проповедника великим человеком, лучезарным светилом.

В окрестностях «Литль-Бела» начали ходить самые разнообразные слухи относительно места, где владелец часовни отыскал проповедника. Одни утверждали, что он нашел его в торговом заведении, другие – что он встретил его исполняющим трудную обязанность статиста, третьи – что он встретил его в оживленной беседе с двумя-тремя товарищами и был поражен его громким басом. Но, что бы ни говорили, вскоре все убедились, что мистер Джозеф Слогуд стоит прочно на месте и пошлины, взимаемые с прихожан за скамейки, так и сыплются в сундуки хозяина часовни.

Прошло две недели со времени смерти капитана Вальдзингама, когда мистер Слогуд произнес в одно жаркое знойное воскресенье длинное поучение. Отличаясь привычной резкой нетерпимостью, он сыпал обвинения на головы торговцев и на кокетливые праздничные наряды присутствующих женщин. Он громил своих слушателей, противоречил часто самому себе, но говорил с энергией. Он был высокого роста, широкоплечий, немного сутулый, с бледным, смуглым лицом, черными бровями, очень светлыми волосами и зеленовато-желтыми глазами, которые менялись на солнце, как у кошки. Читатель, вероятно, узнает его тотчас по кошачьим глазам. Он, впрочем, изменился: он одет поприличнее, в опрятное белье; но руки его грязны, как в то былое время, когда он курил трубку у лисльвудской сторожки. Манеры его тоже стали менее грубы, но все же сохранили свою прежнюю резкость. Это было заметно, когда он в конце проповеди услышал шум открывшейся неожиданно двери и увидел вошедшую новую личность. Собрание повернулось, взглянув на смельчака, дерзнувшего войти в подобную минуту; прибывший оставался возле самого входа, как будто ожидая окончания поучения мистера Слогуда. Свет падал на него и позволял увидеть совершенно отчетливо его светло-русые волосы, блеск золотой цепочки со множеством брелоков, костюм светлого цвета и лаковые сапоги. Он стал старше и полнее, но не потерял ни былой изысканности, ни своей привлекательности, симпатичной наружности.