Артур Кестлер - Слепящая тьма

У него мучительно пересохло горло, голос стал сиплым, и он замолчал. В тишине слышался лишь шорох карандаша - стенографистка записывала его слова. Он немного приподнял голову и, по-прежнему не открывая глаз, закончил:

- В этом - и только в этом - смысле мое поведение контрреволюционно. А то, что вы мне тут сейчас читали, я категорически и решительно отвергаю.

- Выговорились? - спросил Глеткин.

Вопрос прозвучал так грубо, что Рубашов с удивлением посмотрел на следователя. Ослепительный свет четко очерчивал фигуру официально корректного чиновника - поведение Глеткина нисколько не изменилось. И сейчас Рубашов сформулировал наконец его краткую характеристику: "корректный монстр".

- Вы не первый раз это утверждаете, - сказал Глеткин резким, но невыразительным голосом. - В обоих ваших показаниях - два года и год назад вы публично заявляли, что ваши взгляды "объективно контрреволюционны и противоречат интересам народа". Оба раза вы просили у Партии прощения и клялись поддерживать линию Руководства. В третий раз вам на этом выехать не удастся. Ваша сегодняшняя речь - очередная уловка. Вы признаете свои "контрреволюционные убеждения", но отрицаете преступные поступки, которые логически вытекают из ваших взглядов. Повторяю вам - больше этот номер у вас не пройдет.

Глеткин оборвал так же резко, как начал. Послышалось монотонное потрескивание лампы. Ослепительный свет стал еще ярче.

- Мои предыдущие заявления, - медленно выговорил Рубашов, - были продиктованы тактическими целями. Вы наверняка знаете, что тогда некоторых руководящих партийцев обязали выступить с публичным признанием своих ошибок - иначе их исключили бы из Партии. Сейчас я смотрю на это по-другому...

- То есть теперь вы раскаиваетесь непритворно? - быстро спросил Глеткин. В его голосе не было иронии.

- Да, - спокойно ответил Рубашов.

- А раньше притворялись - и, следовательно, лгали?

- Пусть будет так.

- Чтобы увильнуть от расстрела?

- Чтобы продолжить работу.

- После расстрела не поработаешь. Значит, чтобы увильнуть от расстрела?

- Пусть будет так.

В короткие промежутки между резкими вопросами Глеткина и своими ответами Рубашов слышал шорох карандаша - стенографистка вела протокол - и потрескивание лампы. Сноп слепящего света был удушливо теплым - Рубашов вынул платок и вытер вспотевший лоб. Он силился не закрывать слезящиеся глаза, но постоянно закрывал их, а открывал все реже и реже; ему неодолимо хотелось спать, и, когда Глеткин после серии отрывистых вопросов на несколько секунд умолк, он с равнодушным удивлением заметил, что его подбородок уперся в грудь. Следующий вопрос вырвал его уже из забытья - он не сумел определить, на сколько времени отключился.

- ...Повторяю еще раз, - донесся до него глеткинский голос, - значит, в ваших прежних заявлениях вы просто лгали, чтобы увильнуть от расстрела?

- Я ведь признал это, - сказал Рубашов.

- И значит, с той же целью вы публично отмежевались от Арловой?

Рубашов молча кивнул. Ему казалось, что жесткие лучики света, прожигая правое веко, дотягиваются по нервам до "глазного" зуба - зуб опять начинало дергать.

- Вам известно, что Арлова просила вызвать вас как свидетеля защиты?

- Да, мне сообщили об этом, - ответил Рубашов. Зуб дергало все сильней.

- И вам, конечно, известно, что ваши показания, которые вы сейчас сами назвали ложью, легли в основу ее смертного приговора?

- Мне сообщали об этом.

Рубашов чувствовал, что его правая щека наливается нарывной болью. В голове гудело, она становилась все тяжелее, он с трудом держал ее прямо. Голос Глеткина ввинчивался в уши:

- Значит, возможно, гражданка Арлова была ни в чем не виновна?

- Возможно, - коротко сказал Рубашов; саркастический ответ застрял у него в горле отрыжкой кровавой желчи.

- И, возможно, ее ликвидировали, потому что вы лгали, чтобы увильнуть от расстрела?

- Возможно, - повторил Рубашов. "Упырь проклятый, - добавил он мысленно с дряблой и бессильной злобой. - Разумеется, все так и было. Тогда кто же из нас упырь? Но ведь он-то вцепился мне в горло, а я должен ему поддакивать, потому что не имею права умереть молча. Если бы он дал мне поспать... А то я, кажется, сейчас действительно замолчу - и угроблю нас обоих".

- И после этого вы требуете к себе уважения? - "Корректный монстр" по-прежнему держал Рубашова за горло. - Отрицаете, что вы преступник? Хотите, чтобы мы вам верили?

Рубашов уже не силился держать голову прямо. Разумеется, Глеткин не мог ему верить. Он сам порой с трудом ориентировался среди собственных уловок и лжи, в хитросплетениях правды и вымысла. Путь к абсолютной цели бесконечно удлинялся, а его кажущаяся бесцельность представлялась иногда почти абсолютной. Этот бесконечный и страшно извилистый путь вел к окончательному торжеству справедливости на земле, но какой духовной эквилибристики требовал он от первопроходцев! Нет, не было у него сил, чтобы убеждать Глеткина в своей искренности. Вечно ему приходилось кого-то уламывать, уговаривать, убеждать... а сейчас он хотел одного - уснуть, уйти во тьму от этого беспощадного света.