Джон Апдайк - Переворот

— У меня назначена встреча, — сказала она Эллелу, словно он на самом деле, а не только по костюму, был торговцем несуществующими апельсинами.

— С твоим президентом. И сейчас, — сказал Эллелу. — Снимай этот нелепый капиталистический костюм.

— Я могу быть к твоим услугам в любое время после обеда, мой господин. — В тоне ее появилось больше почтительности.

— «Аллах не дает отсрочки ни одной душе, чей срок истек», — процитировал он, сбрасывая с себя одеяние.

Страх и нежелание нарушать некушитские законы пунктуальности передались ее руке, когда они вместе стали расстегивать пуговицы и молнию ее костюма. Эллелу с возрастающим возбуждением оглядел лифчик и аккуратные чистые трусики, — в той Америке, к которой он приобщился, наглаженное до блеска нижнее белье вызывало большую похоть, чем обнаженное тело, которое почему-то ассоциировалось с представлениями об эстетической красоте и святости мрамора. Ее глаза и без помощи очков обнаружили признак его возбуждения, — диктатор велел ей опуститься в своем эластичном белье перед ним на колени. Кутунда, возмущаясь и одновременно забавляясь, принялась своим щедрым ртом с широкими, но не столь пухлыми, как у более черных молодых женщин близ Грионде, губами и с зубками, сверкавшими как звезды в устроенной его нервами ночи, ритмически заглатывать его член, — их силуэты, плоские, как фигуры на рельефах Стены фараона, были почти неподвижны в зеркале до пола, которое Кутунда установила между двумя большими шкафами, купленными, чтобы хранить разрастающееся обилие нарядов. Помимо этих шкафов, обитых шелком и украшенных снаружи репродукциями «La chasse à la licorne» [24] «Охота на единорога» ( фр. ). и других менее значительных произведений фламандских художников, швейцарскими репродукциями, столь совершенными, что видна каждая ниточка гобелена, Кутунда приобрела стальной письменный стол, на котором стояло нечто вроде диктофона плюс стопка пластмассовых подносов, а по обе стороны стола — две новые серые картотеки, по четыре ящика в каждой. Поэтому, когда Эллелу уже готов был извергнуть из себя то, что его умелая и теперь уже вдохновленная любовница довела до появления на свет, ему нелегко было найти на полу место, чтобы осуществить свое решение, а сдергивая с нее трусы, он с такой силой ударился локтем о металлический край чего-то, что слезы выступили на глазах. В мозгу вспыхнуло изречение красных: «Секс — это отвратительно» — и одновременно священный текст: «Из нетерпения сотворен человек». Он поднажал и, очутившись внизу, среди стальных ручек и торчащих ящиков, обрел чувство близости к земле, недоставало лишь привычного зловония, сопровождавшего их первые любовные схватки в песчаных выемках несостоявшихся колодцев. Ее гортанные вскрики были точно такие, как раньше, и он рассмеялся.

— Мой президент, — сказала Кутунда, обретя дыхание, — снова стал прежним.

— Случается, готовясь в путь, снова находишь то, что считал утерянным.

— Опять в путь? Прошло всего два-три месяца с тех пор, как ты ездил к северной границе и дал отпор американскому вторжению.

— И вызволил прелестную Кутунду.

— И вызволил прелестную Кутунду, — машинально повторила за ним Кутунда. Она быстро одевалась и, нажав на кнопку часов, посмотрела на выскочившие красные цифры.

— Какая встреча с Эзаной и его приспешниками, — заметил Эллелу, — может быть важнее встречи с тем, кого ты обожаешь?

— Ты на все смотришь со своей колокольни, — осуждающе произнесла Кутунда, поправляя прическу и уже берясь за портфель. — Я обожаю тебя, но карьеры на этом не сделаешь, сидя тут, над мастерской, где торгуют гашишем, и дожидаясь, когда надо включать обожание, верно? А Микаэлис занимает меня делом — читать я еще по-настоящему не научилась, но уже умею разговаривать по телефону, и теперь почти каждый день с удовольствием беседую с женщиной, которая вполне свободно говорит на языке capa, правда, с таким забавным акцентом, что мне иногда приходится сдерживаться, чтоб не рассмеяться. Она чуть ли не каждое утро звонит из Вашингтона — не помню, который у них там час, просто не понимаю, почему у империалистов другое, чем у нас, время: они, наверно, ложатся спать на заре, а обедают при звездах. Микаэлис тысячу раз пытался мне это объяснить, он говорит: мир круглый, как апельсин, и все время крутится, а солнце — другой апельсин...

— О чем же ты разговариваешь с этой женщиной из Вашингтона?

— Да о чем угодно — мы просто разогреваем линию. Она рассказывает мне про погоду, и про то, какие длинные очереди у бензоколонок, и какой милый человек мистер Агню, всегда так хорошо говорит и хорошо одет... — Она вдруг дико заозиралась в поисках чего-то и тут же нашла. Это оказался футляр из крокодиловой кожи с ее очками для чтения. — А потом мистер Клипспрингер подходит и разговаривает с Микаэлисом.