Алистер Кроули: Завещание Магдалины Блэр

Алистер Кроули

Завещание Магдалины Блэр

ЧАСТЬ I

I

На третьем курсе в Ньюнхеме я уже была любимой ученицей профессора Блэра. Позднее он потратил немало времени, восхваляя мою изящную фигуру, привлекательное лицо и большие серые глаза с длинными черными ресницами, но поначалу его привлек только один мой талант. Немногие мужчины, (и вряд ли хоть одна женщина), могли состязаться со мною в бесценном для научной работы навыке, - способности воспринимать краткосрочные колебания. Моя память крайне слаба, даже необычайно; мне было вообще довольно сложно поступить в Кембридж. Но я умела наладить микрометр лучшего любого студента или профессора и прочитать показания нониуса с точностью, на которую никто из них не был способен. Вдобавок я отличалась производившей жутковатое впечатление способностью к бессознательным вычислениям. Если мне приходилось выбирать промежуток между, скажем, 70 и 80 градусами, мне даже не нужно было смотреть на термометр. Автоматически я определяла, что ртуть подходит к отметке, оставляла другую работу и, не задумываясь, поправляла бунзеновскую горелку.

Что еще примечательней, когда какой-то предмет клали на мою скамью без моего ведома, а потом убирали, я могла, если меня спрашивали несколько минут спустя, описать его в общих чертах, особенно контуры основания и степень восприимчивости к теплу и свету. По этим данным я легко могла определить, что это был за предмет.

Эти мои способности не раз проверялись с неизменным успехом. Причиной, очевидно, была моя особая чувствительность к мгновенным колебаниям тепла.

Мне также неплохо удавалось чтение мыслей, еще в те времена. Другие девушки страшно меня боялись. И совершенно напрасно: у меня не было ни желания, ни сил как-либо использовать мои способности. Даже сейчас, когда я обращаюсь к человечеству с этим посланием о проклятии, столь ужасном, что в двадцать четыре года я превратилась в увядшую, сломленную, высохшую старуху, я остаюсь совершенно бесстрастной, совершенно безразличной.

У меня сердце ребенка и сознание Сатаны, летаргия от неведомой болезни; и уже, слава Б... - ох! Нет никакого Бога! - близка развязка: я хочу предупредить человечество от следования по моему пути и затем взорвать во рту динамитную шашку.

II

На третьем курсе в Ньюнхеме я каждый день проводила четыре часа в доме профессора Блэра. Все прочие дела я забросила, занималась ими автоматически, если вообще занималась. Произошло это постепенно, и первопричиной послужил несчастный случай.

В химической лаборатории были две комнаты: одна маленькая, которую можно было полностью затемнить. В тот день (был летний семестр второго курса) эта комната была занята. Шла первая неделя июня, стояла жара. Дверь была закрыта. Внутри студентка проводила эксперимент с гальванометром.

Я была занята своей работой. Вдруг я встрепенулась. "Быстрее, - сказала я, - Глэдис сейчас упадет в обморок". Все в комнате уставились на меня. Я сделала несколько шагов к двери, тут раздался грохот падающего тела, и в лаборатории началась истерика.

Дело было только в жаре и духоте; Глэдис вообще не стоило работать в такой день, но она быстро пришла в себя и приняла участие в последующем бурном обсуждении. "Откуда она знала?" - этот вопрос волновал всех, и все были убеждены, что я знала заранее. Ада Браун (Athanasia contra mundum1) все высмеяла; Маргарет Лечмир решила, что я, возможно, услышала то, чего не уловили другие, занятые работой: может быть, крик; Дорис Лесли говорила о ясновидении, Эми Гор о "родстве душ". Все эти теории утопали в бесконечных догадках. Профессор Блэр появился в самый жаркий момент обсуждения, успокоил всех за пару минут, еще пять выспрашивал детали, а потом пригласил меня на ужин. "Думаю, дело в вашей теплочувствительности, - сказал он. - Вы не против немножко поэкспериментировать после ужина?". Его тетка, занимавшаяся домашним хозяйством, пыталась было протестовать, но, в конце концов, была назначена Главным Надзирателем за моими пятью чувствами.

Сначала проверке был подвергнут мой слух, его признали нормальным. Затем мне завязали глаза, и тетка пущей предосторожности ради встала между мною и профессором. Обнаружилось, что я могу описать его малейшие движения, но только пока он находится между мною и западным окном; стоило ему отойти, и я ничего не могла сказать. Это соответствовало теории теплочувствительности, но в других случаях результаты полностью ей противоречили. В общих чертах итог был весьма примечательным и весьма загадочным; два часа мы провели в бесплодном теоретизировании. В конце концов, тетка, грозно нахмурившись, пригласила меня провести летние каникулы в Корнуолле.